Сибирские огни, 1930, № 8

ла» и «В дебрях Уссурийского края». Я частенько перечитываю его брошюрки: «Охота на соболя», «Искатели жень-шеня», «В кратере вулкана» и так далее. Да и так, при тех немногих встречах, которые у .меня были с Арсеньевым во Владивостоке, тайга и удехейцы были неисчерпаемым источником наших разговоров. Однажды я зашел к нему на квартиру, по какому-то делу и просидел несколь- ко часов. О «деле» мы говорили пару минут, а остальное время «бродили по тайге». Владимир Клавдиевич, перелистывая дневники, рассказывал о своих приключениях, нравах, изучаемых им туземцев уссурийского края, приводил сотни примеров их на- ивной простоты и честности. Показывал зарисовки, чертежи маршрутов. Мечтал о будущих походах в таежные трущебы. Другой раз мь1 встретились в трамвае. И пока мы ехали до вокзальной оста- новки, то успели побывать в заливе Ольги, где можно встретить «толстомордую нер- пу»; поохотились на пятнистого оленя у истоков Имана и Уссури; побродили за щетинистыми, злыми кабанами. Выскакивая из трамвая на своей остановке, Влади- мир Клавдиевич тогда сказал:—Давайте соберемся как нибудь вместе. Побродим хотя бы по сучанскому хребту или на остров Аскольда с'ездим. Много неиследованных мест открыл Арсеньев в Уссурийском крае. Много ценных и полезных открытий сделал. Во Владивостокском университете он был постоянным лектором по краевед- ческим вопросам. Местное, географическое общество благодаря Арсеньеву много лысых. мест заполнило на своих картах. Много добавлений и изменений по его указа- ниям внесли в свои научные труды дальневосточные ботаники и зоологи... Владимир Клавдиевич не просто «бродяжил», как многие думают и как он сам частенько говорил, а делал чрезвычайно важное дело. Все его дневники испещрены латынью, какими-то таинственными схемами и чертежами. Топографические с'емки и научные записи являлись основой, неот'емлемой частью всех его экспедиций. По- этому, когда он бывал дома, ему буквально не давали покоя: — То на лекцию зовут, то доклад 'просят сделать, то просто поговорить идут, прямо поесть некогда,—нередко жаловался он. А когда я поинтересовался, где же и когда он обрабатывает свои записи и пишет книги, то услышал следующее: — Я так делаю. Когда станет невтерпеж: надоест все и писательский зуд по- явится—сажусь на поезд и еду на первый попавшийся полустанок. Забираюсь там В какую-нибудь халупу и сижу пописываю. Домашние и те частенько не знают, где я в то время нахожусь. Только так и изворачиваюсь, иначе ничего не получается... Когда я, на днях, с целью некоторой проверки кое-кого спрашивал, знают ли они Арсеньева, то неизменно получал такой ответ: — Какой это Арсеньев?... Первый раз слышу, не слыхал такого.... И как это ни странно, слово «не слыхал», приходилось слышать от газетных и литературных работников, от лиц, имеющих постоянное дело с книгами... В связи с этим мне невольно припомнились слова Арсеньева, сказанные им в одну из наших встреч. Он говорил: — Плохо у нас интересуются краеведческими вопросами. Американцы гораздо изворотливее нас. Собираясь как-то в экспедицию, я неожиданно получил из Амери- ки, примерно, такое предложение: «Телеграфируйте согласие взять нашего кино- оператора. Изложите ваши условия...». —"Ну и что же?—полюбопытствовал я. — А ничего. Отказал и все...—ответил улыбаясь Арсеньев и добавил:—Пусть уж лучше янки свою Аляску изучают, а к нам не суются. Хотя, по правде говоря, я теперь жалею, что отказал. Я тогда думал, что мы свою кино-экспедицию возьмем, по к сожалению ошибся. Может быть, поэтому у нас так плохо и знают Арсеньева... Последний раз я встретил Владимира Клавдиевича в 1928 году, у под'езда го- родского театра. С радостной, сияющей улыбкой он показал мне тогда только что полученное из Италии письмо ст А. М. Горьксго. И тут же, на тротуаре, у окна кондитерской прочел его. В письме Горький упрекал Арсеньева за то, что он свою замечательную книгу «В дебрях Уссурийского края» издает где-то на окраине, а не в ГИЗе. Он писал, что эта книга должна быть издана и распространена в десятках и сотнях тысяч экзем- пляров. В конце своего письма Горький называл Арсеньева «русским Фенимором Купером...». Горький прав. Те, кто читал его ^Дебри», с этим должны безоговорочно сог- ласиться... Арсеньев—это наш советский Купер. Д. Ванин.