Сибирские огни, 1930, № 7

Виталий Леонидович был высокопарно серьезен, здоровался со всеми за руку, величал по имену отчеству. К груди он прижимал бумажный свиток н это прида- вало ему начальственный вид. Капитонов, Посулов, Лисаев, Гуськов расселись на лавках из неструганных плах. Разговоры не вязались. И без этого лица у всех проступали потом, и без этого все очень хорошо понимали друг друга. Георгий Гуськов сидел за жиденьким столиком и мял в руках кусочек затаскан- ного воска. Он несколько раз вылепливал из воска гриб, потом переделывал его в ва- зу и снова в гриб. Более сложные предметы ему не удавались. — fly как, все, кажется, с'ехались? — Как будто. Отца Гурия нет, так ведь его не касается. Все согласились, что присутствие отца Гурия необязательно. Плотна прикрыли дверь, заткнули окошко прошлогодним ржаным снопом и начали. Виталий Леонидович, неся перед собой свигок, полез па припасенную заранее сосновую чурку. — Чего громоздится, Виталь Леонидович, вроде какого инспектора? грубо- вато заметил Капитонов. Был он громаден и рыж. На пасху имел обыкновение ходить впереди священ- ника со свечами. Замечание он сделал исключительно затем, чтобы показать свою близость к оратору. Тем временем, Виталий Леонидович одернул китель, пошуршал бумажным свит- ком и торжественно начал: —- Честная сельская интеллигенция и трудолюбивое крестьянство. Мы терпе- ли год, два... Речь Виталия Леонидовича, сказанная им на лесной поляне, была повторена здесь слово в слово. Только назвав имена трудолюбивых крестьян — Григория 11о- сулова и Ефана Капитонова — оратор вместо Капитонова сделал жест в сторону По- сулова и наоборот. А упоминая отца Гурия, честно сажающего малину и викторию, он указал в пустой угол, где стояла одна безногая железная печка. Это недоразумение вышло по оплошности самого взволнованного оратора: чест- ная сельская интеллигенция и трудолюбивое крестьянство сидели не в той последова- тельности, в какой были расставлены сосновые поленья. Конец речи Виталия Леонидовича был совершенно противоположен последний фразам, произнесенным на лесной поляне, так как оратор не был ограничен соображе- ниями цензурного порядка. — Не можем, никак не можем! Верно! — забурчали, озираясь по сторонам, члены собрания. Ни дверь, ни ржаной снон, торчащий в ошике, ни худосочный язычок керо- синовой коптилки не предвещали ничего опасного, а поэтому голоса протеста, вызван- ные оратором, крепли неподдельным гневом. Виталий Леонидович, приложив к животу бумажный свиток, сошел с чурки. Тогда встал из-за стола Георгий Гуськов. ... — и все-таки мужики полезут в этот хомут, и все-таки выродок, фамилию которого мне противно произносить, сделает по-своему, — заговорил он, смелея с каж- дым словом. — А почему это так? Вот задача, которую я никак не могу решить, по которую должны решить сами крестьяне, присутствующие здесь. Я думаю, что это просто трусость наша. Рабоче - крестьянская власть и мы, крестьяне, против каба- лы. Мы за межи, на которых растут васильки, мы за свой честный труд! Восклицательным знаком вонзился в темноту худосочный язычок керосиновой коптилки при последних словах оратора. Хрустнули неструганные лавки под тяже- лыми задами заседавших. Георгий Гуськов кончил. Вскочил остробородый Посулов и, размахивая кулаками, завизжал: — А вот не трусы! Мы терпели до поры, до времени — теперь баста! Мы так f заявим. Пусть сажают, расстреливают. Нам не по дороге с лентяями и потаскушками.