Сибирские огни, 1930, № 7

губы от твоих поцелуев, —- и о вытирал свои губы, — я рву их! Вот так! Вот так! < Ты видишь, поганая 'Мунна, как я рву испоганенные тобой мои губы? £ Внизу широко красными солнечными отблесками сверкнуло озеро. И день угас. $ Прошли сутки. Но время все еще идет. Голодный Каныр блуждал по лесу. Он | ие заметил, что вернулся на те же бомы. Он внезапно встретил Вахрамея. Он остановился и долго и пристально смотрел § на Вахрамея. Блеснули глаза. > Sj — Вахрамей, дай зорьку! — Ноздри Каныра раздулись. < — Што-о? — сумрачно вскинув глаза, протянул Вахрамей. „5 —- Зорьку! Дай!! — заревел Каныр, не помня себя, и подскочил к Вахрамею. s Вахрамей сжал кулаки. Каныр с воем прыгнул на него. Бой начался. * У матерого с малолетства был заведен порядок — ложиться на отдых в лежку головой к своему следу. Кто знает, может быть какой-нибудь чорт или человек по- бредет вдогонку! Правда человек не умеет идти по летнему следу, но раз уж заведе- но — ложись как следует. Прошла ведь вся жизнь. Матерый бывал в волчьей яме, устроенной человеком. Выбрался: обвалился один край ямы. Резал лошадей и коров; ох, как сладко их мя- со!.. Был кусан собаками, сам их рвал. Дрался с молодыми волками — сам был мо- лод! Бил их — и сам был бит. А теперь? Болят десны... А зубы? Пообломались они 1 кости, вызубрились о заячью проволоку — ведь два раза по неосторожности попа- дал ногами в заячьи петли! Может быть так думал матерый. Думал ли? Он задремал. Но что это? В прозор нависших сучьев пихты, под которой лежал матерый, оп увидел, правда, далеко еще — шел человек-женщина. Но как же слух волка, воздри — ие учуяли это своевременно? Значит, не только зубы, но и уши, и нос изме- нили? Но человек, казалось, ушел, — и волк задремал, И вдруг его сон нарушился страшным шумом и криками. Вскочив на ноги, он снова увидел человека. Б руках у человека был нож. Это Мунна. Она смотрела на матерого и глаза ее были страшные, человеческие. Около женщины, то подступая в матерому, то отступая с воем и лаем, моталась собака. В тот же миг старые ноги оттолкнулись и понесли волка прочь от врагов. Волку хотелось покоя и жизни. Он бежал, не разбирая куда. Кинулся в узкий проход между стволами елей. Знал он, что проход этот ведет за бомы, в чащи леса. В несколько прыжков сравнялся он с пихтой. Здесь началось самое страшное. Погу что-то зацепило крепко и больно. Рванулся вперед, но кубарем свалился тут же. Тяжелое что-то держалось за ногу. Матерый узнал — это была страшная человече- ская штука. Снова рванулся, но работать могли только три ноги, а четвертая была во власти страшного. Торы катились в тумане и не было, будто, солнца. (Поэтому, может быть, не слышал он неистовства собаки и человеческого голоса. Но женщина говорила: —• Эй, ты, друг, не ходи далеко, зачем? — не уйдешь ведь. Солнце и ветер, помогите мне! Дайте мне силы и храбрости. Посмотрите, как я иду за ним, чтобы до- быть дорогую слезу... Матерому тяжело было бежать, мешал капкан, зацепивший лапу, мешала обор- вавшаяся проволока, которой был привязан капкан. Сзади наседала озлобленная собака, за собакой —• женщина. Шли два страш- ных существа, равные смерти. Женщина шла не спеша, время от времени склоняясь к земле. Бежал матерый, догоняя жизнь, а жизнь уходила, как уходит каждодневно солнце. Наступил мрак. Небывалая усталость охватило тело. Силы терялись по горам, по лесам, в борьбе с врагами. И показалось синим низко склонившиеся солнце. Оно становилось все темнее, темнее, темнее. Припал ртом к стали. Остаток зубов выкро- _ шился и вместе с каплями горячей крови упал на пожелтевшую траву. Не понимал 1 Э