Сибирские огни, 1930, № 6

Столкновения с Ждановым начались после того как мы покинули хакасскую степь. Он не хотел уезжать оттуда. Особенно, он стал упорен, когда выяснилось, что Андрей-Хакас Еремею Кривому—батрак... «Фыо-ю»—свистнул Жданов и даже как-то особенно крепко втиснул себя в седло. С того дня он говорит о долине так: «Твоя за- тея», «Фантазия», «Бред», «Чудо»... — Конечно, чудо, если хочешь... -— Бот я и говорю. Газеты о нас будут шуметь. Трое советских работников в тайге на Абакане открыли... Понимаешь?., открыли чудо... Он сознательно стал сдерживать темп нашей поездки и находил для этого десятки причин.—«Дождь идет—мокнуть не хочется», «солнце большое—живот погреть на- до», «конь устал». Он больше не будит нас по утрам рано. Коня своего седлает, не то- ропясь, отстает. Часами сидит за дневником. Упорно добивается длительных остановок на заимках. — Фантазии теперь нам не нужны!—восклицает он, потрясая блокнотом.—Од- на точная проверенная данная об этих местах дороже вашей модернизированной роман- тики. Дороже ваших ахов, да охов... — Никто и не охает. А ты не понимаешь существа дела. Кровь у тебя охладела, Жданов. Все-таки года... — Ты на года мои не намекай,—бурлит негодованием Жданов.—Я вот вам пока- жу, какая у меня кровь. Я вас чистоганчиком выведу на чистую воду... Спор длится всегда очень долго и кончается ссорой, если только Андрей или Петр не найдут неожиданное применение разрушительным силам. — Капалухи!—хрипит кто-нибудь из них в ладонь рупором.—Ка-па-лу-хи... Тсс!... Петр сбрасывает с себя ружье. Сползает с лошади вместе с седлом и вьюком. Я достаю бинокль. Вот они!.. Хлюпает короткий выстрел. Стая птиц взрывает с пихтачей. Трах-тах!... Еще один ком из перьев падает в траву. Она высокая, человеку по пояс. Сперва Андрей, потом Жданов покидают лошадей и принимаются по поляне выписывая, вензеля. Люди как бы танцуют, отбрасывая ноги туда и сюда. А капалухи все нет. — Ушла,—холодно определяет Жданов. — Не может быть!—вспыхивает и морщит высокий лоб Петр.—Я бил прямо в лет. — Ну, сам видишь... Нет!.. — Вот она!—с кровожадным сладострастием кричит Хакас, и над головой его, на фоне синего неба, виснет подбитая кура. — Ага!—скромничает и радуется Петр.—В тайге-то я стреляю без промаха. Теперь это вам всем ясно.... Вот и не ушла она! И как ей уйти! В голову попало... С оглядкой и предосторожностями он передает мне подержать ружье. А сам зо- вет Хакаса: — Ну-ка, подхвати, брат, седло сбоку. Чего-то у него подпруга ослабла. На коне он великолепен, двигается, как на верблюде. К седлу Петр подвязал паль- то, няащ, а сверху—пуховую подушку—пухлую, в нежных розах по наволоке. Все это валится наземь, когда он пробует спрыгнуть с коня—и плащ, и пальто, и розы. Жары Петр не выносит. Бледный лоб его в гроздьях пота, глаза тусклы,—жел- тые, как бы засыпанные песком. Перед каждым ручьем топким, жалобным голосом он зовет: •— Андрей Николаевич! Будь добр!.. Во-дич-ки... Андрей-Хакас прямо с седла умеет наполнять кружку. Часами—до спада жары—Петр горбится, грузно, угрюмо молчит. Рукой он охра- няет ложе ружья. Бережно отводит от него, как от святыни, каждую ветку. Сырость, царапины сядут на свежий лак... То и дело заглядывает в ствол. Чистка ружья—для не- го—-таинство. Вечером он раскидывает на траве плащ, строй разнокалиберных банок, тряпок, щеточек и шомполов. Худощавое, обросшее щетиной лицо Петра светится ти- хим светом.