Сибирские огни, 1930, № 6

— Опять нога не вымыл, чорт вонючий,—привскочила на кровати Аполинария Павловна, — Вымою!—обиженно пробормотал предрик. Благодушие его сломалось. Он знал, что ноги у него воняют,—но кто же в этом повинен? Ведь он обморозил ноги на Карпатах, жене об это ( м известно. Неужто нельзя обойтись без крика? Предрик разулся и вышел во двор. Позавчера был дождь. Бочка стояла под во- досточной трубой. На воде лежал лунный глянец. Предрик вымыл ноги и на носках вошел в комнату. Спички нашлись на подоконнике. Предрик зажег лампу и присел к столу. Теперь любопытный человек смог бы увидеть предрика Трубина. Заглянув в окно, любопытный человек смог бы увидеть смутное лицо, на которое надает желтоватый свет лампы. Но что узнает о предрике Трубине любопытный человек? В доме купца Жернакова помещается теперь райком. В тучном купеческом шкафу лежит синяя папка с надписью «Личное дело». Раскрыв эту напку и перелистав бумажки, любопытный человек смог бы узнать, что Трубин, Василий Павлыч, родился в 1893 году, и что от своего отца он унаследо- вал кузнечное ремесло и четырехоконный домик на Ремесленной. В 1920 году Василий Павлыч вступил в партию. В этом же году он участвовал в подавлении Полыванского восстания. Все это записано в бумажках «дела». Там занумеровали предрика Трубина. Но можно ли закрепить в чернильных строчках то беспокойное биение крови, которое он носит в широком теле, в руках своих и в волчьем сердце? У него была несытая молодость. Пятнадцать лет тому назад он назывался Вась- кой. Тогда он ни о чем не думал. Он знал, что днем надо работать в кузнице и что на-. градой за упорные труды будут ночные встречи с Машей Сухоруковых. Чернильные строчки замалчивают ту ночь, когда Васька Трубин вскинул на руки Машу Сухоруковых. Он хотел унести ее на край света. Быть может, он донес бы ее до края света, но с первых же шагов ноги у него заплелись и он упал в зеленую траву. Судьба подарила им счастливый год. Они поженились и молодой кузнец сменил отца у наковальни. Он был немножко угрюм и очень силен. Ему было тесно; в отцовской кузнице и он начал подумывать о ее расширении. Он поставил новые меха и переложил горн. Неизвестно, что бы с ним стало: война спутала его гордые планы. На шестой день по,еле об'явления войны, Василий Павлыч покинул город. Тогда был год 1914. Если бы теперь, в 1928 году, Василий Павлыч умер,—в тучном ящике осталась бы синяя папка с надписью «Личное дело». Но кому же нужна мертвая бумага? Чернильные строчки замалчивают ту ночь, когда зябкие звезды мерцали над Карпатами, а рядовой Василий Трубин увязал в снегу, бормоча молитвы. Он чуть не замерз тогда,—зимой тысяча девятьсот пятнадцатого. «Личное дело» умалчивало и о более близких годах. Второго января 1927 года Василий Павлыч Трубин всю ночь бродил по улицам сибстолицы. Это повторилось и на другую ночь и на третью. Днями он сидел в гостинице, в номере, который занимала ро- зовая женщина, сложенная из трех шаров (грудь, голова и торе). Он встретил ее в гостинице и ему сразу стало ясно, что о(на ему необходима, как вода или воздух. Он уговаривал ее три дня. На четвертый день она сдалась и он повез ее в Полывань. Это, было бешенство, похожее на бешенство быка, уведенного из стада. Маша ушла из его дома, не сказав ему ни слова. Пятилетнего сынишку она взяла с собой. Место ее в риковском доме заняла женщина, сложенная из трех шаров. Бумажки, хранящиеся в шкафу,—что они могут сказать о предрике Трубине? Вот он вымыл нога. Он сидит на плетено^м стуле, прислушиваясь к ночным шо- рохам. Он слышит шаги в спальной,—жена может сейчас войти. Он придвигает порт- фель, выхватывает какую то бумажку и наклоняется над ней, подпирая лицо широкими ладонями. Нужно, чтобы жена увидела его занятым.