Сибирские огни, 1930, № 6

Лицо агронома, узкое и желтое, дернулось. — Ну, вот, я так и знал! Классовая политика и всякая такая вещь! Но ведь должны же мы поднимать молочное хозяйство? Должны. Способствует этому конкурс молочности? Способствует. Значить, надо его,' проводить, как следует. Допустим, у Сидорова за неделю корова дает два пуда молока при четырех процентах жира, а у Петрова пуд и три четверти при трех с половиной процентах. Кому надо дать премию? Конечно, Сидорову. Это заставить Петрова вне зависимости от того, богаче он Сидо- рова или беднее, довести удой и содержание жира до сидоровских норм. Вот я как думаю. Агроном сунул окурок в пепельницу и закинул руки за спину. — У тебя технический подход, — предрик позевнул и вытер увлажнившиеся глаза:—Как же можно отделять технику от политики? Тут у тебя невязка- — Невязка, — подхватил агроном, — невязка! А я тебе то скажу, что мы слишком расточительны. Конечно, мы люди политические и принципиальные и вся- кая такая вещь! Чорт возьми, во время гражданской войны я из-за этой политики мосты рвал... И сколько мостов, — сосчитать трудно! Агроном развел плечи и. вдруг взмахнул руками: — А вот в Германии люди обожженую спичку берегут. Я когда был в плену видел, как немки использованные спички в особую коробочу складывают. Вот это на-, стоящий подход к материальным ценностям! Я думаю, у нас тоже нет причин отка- зываться от накопления в государстве возможно большего количества материальных ценностей. Предрик крякнул и завозился. — Эх, агроном, сколько раз я говорил,—изучи политграмоту!— — Политграмоту?—повторил агроном:—политграмоту... Он соскочил со стола. — Послушай, Василий Павлыч, ты ведь знаешь приемную дочку парикмахера Мясанова? — Знаю. — Предрик засмеялся. Румянец пробился на люде агронома. — Ты не смейся, я совсем не про это... — он потоптался на месте: — я тебе один случай хочу рассказать: Он сцепил пальцы и потупился. — О чем это он? — лениво подумал предрик. — Случай вот такой, -—• начал агроном, вскидывая голову: — Я тебе одна- жды рассказывал, как я от колчаковской мобилизации уклонялся. По правде говоря, я не потому уклонялся, что на стороне красных был. Просто, надоела мне армейская волынка. К тому же в плену меня помытарили. Через полгода после опубликования приказа о мобилизации я к партизанам попал и с белыми пришлось мне не мало по- воевать. Но в момент опубликования приказа мне очень не хотелось этим делом зани- маться. Поэтому я смылся в деревню Ребриху, Канского округа. В этой деревне учи- тельница жила, — старая моя приятельница, с которой я три года любовь крутил. Она меня приняла и переправила на пасеку к своему папаше. Зажили мы со стариком на травке. Кругом пчелки летают, дни теплые да солнечные, —- одним словом, — лесное положение. Учительница, конечно, соскучилась и в канун троицы приехала к нам. Ну, приехала, погостевала, — а папаша от нас не о|гходит. Такой беспокой- ный старичек. Мы изозлились до слез. Учительница и говорить мне: — Поедем в се- ло, там переночуем, а утром я переправлю тебя обратно. Я согласился, поехал с ней, переспал ночь, утром стал собираться обратно. Сели мы завтракать, —• вдруг мимо ,'ико г ты конник скачет. Я моментально на чердак. Крыша на чердаке дырявая, я через щели наблюдение устанавливаю. Оказалось: в Ребриху пришел карательный отряд поручика Миропшика, Фамилию поручика я, конечно, после узнал. А увидел я его так. Когда конники согнали народ на площадь, — школа как раз на площади стояла, —- поручик выехал на коне, принял от фельдфебеля рапорт и всех обвязал большим узлом. Потом посмотрел на ручные часики и об'явил: —Через пять минут мне должны быть