Сибирские огни, 1930, № 6

Утром неприкрыто враждебными возгласами и пожеланиями провожали нас с заимки Панкратовы приятели. Сам Панкрат и жена его попрощаться не вышли... Мы еще полных семь дней пробродили но тайге. Где-то поблизости мчался в таскылах суровый Абакан. Приближался период дож- дей. Мрачнела бесконечная лесная безлюдь. Заметная и непонятная перемена происходила в Жданове. Ночев на панкратовой заимке странным образом решительно приблизил его к нашим целям—вернее, задними он вдруг рассмотрел какую-то свою, понятную и нуж- ную цель. Он перестал проситься назад, в степи... Теперь он обследует все речки и ручьи, которые нам встречаются, то и дело требует остановок, рыщет но необжитым долинам, на тень, на палец пробует определить высоту гор... И пишет... пишет... Он совсем перестал разговаривать с нами. Его оживленное разгладившее морщи- ны лицо редко когда повертывается ко мне. Больше он не спорит, не корит романтикой, а раз даже пробормотал что-то о чудесах, более изумительных, чем Мертвая долина. «Например, лес... Этот перезрелый, гниющий лес! Что с ним делать?» — Планирует,—догадывается Петр и сам, заразившись его лихорадкой, берется за карандаш. Теперь пришло время мне бездельничать и валяться на солнцепеке на останов- ках. Роли как-то незаметно и неожиданно сменились. Я не знал—к лучшему или нет. Но скука уже явственно проступала сквозь умиротворенную тишину. К тому же и ме- ста пошли не те—горы низкие, сплошной скучный кедр, белок отступил назад, пано- рама величия сместилась в серые полотна... Вялое спокойствие, как геометрически закупоривающая крышка, все круче за- винчивало винты. Тогда я сам начал искать поводов к ссорам. Поругаться для меня ста- ло праздником. Но споры эти и борьба были без смысла и без души... В самый дальний карман тужурки я отложил маршрут Кривого. Что толку? Андрей и без маршрута исправно нас водит от горы к горе, а каменного, замкнутого, таинственного кольца все нет... И нет нигде последней точки Кривого—заимки Паскудит*. Она ис- парилась из памяти людей, а может быть... ее... и на было здесь вовсе. — Теперь на меня Кривой лаяться не будет,—однажды признался мне Андрей. — Знаешь? Один день ехали, два дня, десять ден едем, семь ден обратно... У-уй! Денег много; везем. Не сосчитаит... Он прищелкнул языком в высоком восторге и все чаще и выразительнее огля- дывался назад. Одним хорошим утром мы все вместе сошлись у костра. Кожаная куртка и прокаленный череп Жданова блестели на солнце, а сапоги были густо смазаны жиром и приготовлены к пути. — Наши сухари... поберегать надо... и торопиться,—пояснил он коротко и вы- катил зеленые глаза прямо на Хакаса. Тот встал и немедленно отправился за лошадьми. Петр до блеска начистил ру- жья. Одно из них было напрочно заложено в тюк. Это значило, что время остановок сократится. — Ну?—спросил он Жданова. — Пойдем мыться,—ответил тот. Утра теперь холодные. Проснешься—на скалах серебристый налет. Вода в ру- чьях нежит тело. Когда ее льешь на грудь, кожа, как земля на болоте, и человек ды- мится, что твой таскыл. Человек вскрикивает и делает отчаянные антраша или наносит себе ожесточенные удары. Петр в такие минуты пробует применить бокс. Высокий и тонкий он выгибает спину, расставляет худые ноги и поражает воображаемого противника ударом кулака. Он чуть не отшиб ухо Жданову, показывая ему японский прием. Тот, изловчившись, ухватил противника под пояски. Я думал, что Петр подломится, но он устоял. Поднялся