Сибирские огни, 1930, № 6

со J Я понял одно: надежды дали трещину, а почему—неизвестно. к Надуманная дипломатия тонкого подхода спала с меня, как подшибленная муха. 5 — Панкратий Кузьмич! Мы вам зап...латим... S — Что-о?.. «Ах, зря я о плате!». Он подскочил, ударился о потолок и охнул от боли. С резким шорохом просыпа- Щ лась земля на пол. Тусклый глянец щек человека стал бордовым. ™ — Яма девья! Ха-ха!.. Который раз?—загромыхал он. ^ Я нерешительно придвинулся к бородачам. Показалось, что один из них легорь- ^ ко повел векой, каг бы подавая знак. Тогда вырвалось порывистое, жалобное воскли- в цание к столу: ^ — Панкратий Кузьмич! Вы хотя скажите, есть она? § Взгляд его скользнул через мое плечо куда-то в угол. § — Иди, Анна. Опять вон но твою душу приехали... «Не может быть! Анна!». Я повернулся на поводу его глаз. Надтреснутый женский голос, вложив в слова неожиданно-улыбчивую певучесть, упомянул про участковый суд. «Это не та Анна!»—подумал я с огорчением: «Суд—значит не то. . . . .. Там, в углу, в седом сумраке дробно вздрагивала потерявшая цветы занавеска. Впрорезь, кривясь и гримасничая, глянуло круглое, перечеркнутое свежей царапиной, косматое лицо. Глубокая складка рассекла широкое переносье. Подбородок прыгал. — А я тут... пьяная,—виновато сообщила женщина.—И не знала, что. в наших хоромах гость важной. Ну, говорь, каку еще казнь мне удумали?.. Говори, гость!.. Я ничегошеньки, спала, не слыхала... — Вы—Анна?—начал я, стараясь улыбнуться. — ... Да, он совсем молодо^!—опять меня прощупал тревожный взгляд.—fly, Анна... Ну, самогонщица... Штрах-то я заплатила! — . . .И вы были в этой... долине? — Про Яму девыо они нас пытают,—пояснил Панкрат. Мгновенная перемена свершилась в смятом и заспанном, но улыбчивом лице. Смех смыло, складна на переносье прорезалась глубже, волосы полезли на узкий лоб, зубы оскалились. — Эт-то гнилой тебя к нам подослал? Еремка?...—выпало из нее шопотом. Спина у ней выгнулась да так и замерла в напряженности. Анна как бы гото- вилась к прыжку. Я невольно взглядом измерил расстояние до двери. — Он дал мне письмо... к вам... — Панкрат!—щелкнул засекшийся голос.—-Кто Еремке за мое горе руки отшиб? — Я!—поднялся во весь рост Панкрат. Женщина сделала ко мне шаг. — Так... скажи ему—и ноги переломаем... Он чо теперь на нас чужих людей травит?.. Он чо это выдумал? Каки таки ямы?.. Мало денег у него! Еще жадат!.. Нигде мы не были и ничего не знаем. Женщина хапнула воздух и схватилась за тяжелый жбан. Он приник к ней, как обиженный ребенок. Густая тягучая жидкость, чмокая, падала из скошенных губ на половицы. Только тут я рассмотрел, что пьет почти старуха, кожа на подбородке по- висла, в волосах—серебро, жуткие скрещения нарисовали с жилами шеи вылезшие на- ружу ключицы. «Нет, это, конечно, не та Анна». — Вот здесь,—хлопнула она себя по животу, голос потеплел и сник, глаза увлажнились,—с девьих годов стыд его в себе ношу, как заклятье. Так он же, гни- лой чорт, меня и ославил. Панкрат мой вон здоровый. Не я заразила Еремку. Врет!... Что ушла я от него, так с ним—жеребцом никака баба жить не станет... Он—беше- ный... И вот теперь... мстит... языком своим мстит... Всю жизнь...