Сибирские огни, 1930, № 6

от него в загибе рог. Там были заросли кустарников в сплошном цвету, когда в тайге уже спадают листья. Цветущие кустарники опушали дерево— восемнадцати охватов в толщу. Походило оно на лиственницу, только мно- го, много выше. Читал я, что, в Америке такие громадины зовут «Саквойя». А за деревом в нише гранитной сидел, сложа руки на груди, идол из чер- ного камня в зеленых лишаях и пронзительным светом глаз озирал долину. Когда мы приблизились и Анна закричала от страха, я увидел, что россыпь черепов и других костей человеческих белеет у идоловых ног. Страх тогда завладел мною. Мертвящая тишина замкнутой долины ударила нам в головы. Мы кинулись назад, в тунель, но вид костей и черного идола гнался за нами. У нас как бы отнялась память. Мы неудачно спускались по ручью: в каменьях лошадь Анны переломила ногу. Пришлось лезть чащей, пешком. Не помню, как мы пропустили заимку. Солнце нам до вечера путь указывало, а к ночи мы забрели в невылазную дебрь и поняли, что сбились в неизвестной тайге с дороги. Ночами на нас нападала жуть. Но еще страшнее было развесть костер и при его трепетном свете взглянуть друг на друга. Идол сиял из наших глаз, в тайге с треском ломались кости. Мы вскакивали с места от- дыха и, как звери, ползли в чащобу. Анна бредила. Ей нужен был хлеб. Мы питались плесневелыми от дождей сухарями и мясом убитых птиц. Так мы бродили в горах до первого снега и тогда на неизвестной речке поста- вили себе берестяной балаган и закидали его сверху землей. Невдалеке шла зима. Мы должны были ожидать морозов и смерчи. В этот год, к нашему счастью, был урожай на кедровый орех. Белка спасла нам жизнь. Она валом валила в те места, а за белкой пришел охот- ник. Уже зимой на балаган наш наскочили лыжники и—совсем одичавших и полумертвых —' вынесли в обжитие места. Мы оказались неподалеку от озера Каракола. Туда нас забросил таежный страх...». Кривой кончил чтение и запер свои листки в сундук. -— Это не сказка и не сон, а быль,—промолвил он строго.—В Долину, может быть, мой кровный друг ездил и мне завещал. А ты мне не веришь... Я приблизился к поникшему старику и порывисто протянул ему руку: — Мы едем в Долину, Еремей Кузьмич!.. — Романтика,—пробормотал Жданов.—Угрюмый, гнилой экзотизм... От Кривого я ушел в этот вечер последним. Мы условились с ним о проводнике и лошадях. Голова моя шла кругом от всего услышанного и черый идол громоздился передо мной во весь рост. Я видел гигантское дерево — саквойю, и череп человеческий, и всю долину. • гришкино заброшенное в горы логово в каждом вз'ерошенном скосившемся домишке. Разбитый строй их окнами красными, как глаза кролика—немощно озирали предза- катное лицо гор. Хребет над селом стоял тихий, простой, воздушно-тонкий. Золотой перст, послед- ний раз прорвав плену о^бдака, чертил на нем зловеще-багровые письмена. Я попробо- вал прочесть их, когда вдруг услышал голос человека, как бы разом из этой сини возникшего передо мной. — Вы все нас мимо проходите, товарищи,—-воткнул он в меня последний едкий слог и двинулся рядом, морща безусое, веснушчатое, круглое, как тыква, .лицо. — Что ни человек городской, то все мимо. Да разве так можно?.. Вот и вас Кривой на свой путь пересек и, надо сказать, многие профессора от него в бешено.* восторге. Я думаю—за свой язык он славится да за бороду, а ведь так, если посу- дить—пьянчуга и прошлый элемент. Только нам от того нелегче. Не даром наш комсо- молец Васька Буслаев, начитавшись экономии, предложил сельсовету культурный паек "на приезжающих установить. Ей-бо... С которого—доклад, с которого—беседа, а который откажется—рубль на бой против гидры... Смерть, тут ее много! Будто и не республика у нас, и не советы. Да мать ее маму такую жизнь!..