Сибирские огни, 1930, № 6

риннейшего лесного жителя — интересует, где растет эта необ'ятной вы- соты и величины лиственница (саквойя). Помимо искреннейшего жела- ния ехать самому — старость и разные дела меня не допускают. Прихо- дится оставаться в хвосте столь значительного научного открытия, кото- рое счастливо и по праву затрагивает тебя своим крылом. По пути используешь и свою слюду. Работа предположенной экскурсии, на мой взгляд, столь важна, что ты, Еремей Кузьмич, не береги свою тайну о Долине, и если только не по- колебалось твое крепкое таежное здоровье, ни минуты не колеблись со- провождать экскурсию для счастья и славы Советской страны. Ну, будь здоров, дорогой, и исполни долг, выпавший на твою долю волей счастливой судьбы. Известный тебе И. И. 20 июля 1928 г. Кривой медленно через очки в золотой оправе два раза перечитал письмо. Се- дая голова и мощная борода его встряхивались при каждом движении соч- ных губ. Сочными же они были от водки, которую то и дело пил oji из граненого гра- фина, стоящего в шкафу. — Нет, граждане,—после недолгого раздумья сказал старик.—Сам я, видно, с вами не поеду. Но проводника надежного дам... за вознагражденье. Даром ныне мало что делается. Он укрепил на столе длинные, неимоверно худые, иссиня-бледные руки с ши- рокими, светлыми ногтищами на волосатых пальцах. — Сохнут,—признался он с большой простотой.—От спирта сохнут. Рюмки другой раз до рта не донесу. А как напьюсь, кадрили с девками танцую. Длинный я путь прошел... Он часто в смехе широко раскрывал полный золотых зубов рот. Смех его не умещался в комнатке. Как бы раздвигал стены покосившейся домушки, снаружи облеп- ленной глиной, а внутри — ожохлыми обоями, увядшими фотографиями и страницами из старых ружейных прейс-курантов. Он часто курил, распахивая дверь на двор. В щель роями влетали мухи. Старик с увлечением пускал им навстречу дымовые пучки. Иногда он пытался поймать насе- комое рукой и морщился от боли. Мы долго не привлекали к себе его внимания. Все, что ой дедал—далал спокойно, любуясь привычной тяжестью своих слов и поступков. Не сразу можно было рассмот- реть в нем глубокий, болезненный распад. Природа произвела его крупным широким планом. Подбородок, брови, лоб, но,с—рисовала ему ровная кисть. Когда-то это был человек кряж. Но сейчас... Он дышал на нас крепчайшим табаком и алкоголем.—Так пахла его прожитая жизнь. Одно его плечо было ниже другого, спина согнута, иногда он прорывался и го- ворил: «господа». С откровенностью прямого вызова рассказывал о прошлых буйных приисковых временах, о хозяевах, о своем холуйстве. Это был принципиальный, убежденный холуй. Наши времена ему не нравились. К «затеям» золотых организаций он относился с едкой издевкой. Выхвалял свое,— свое богатство и свою нищету. — Они гидравликой и драгами не поднимут того, что раньше мы лотком брали. Природа не даст. Брюхо растрясти боятся. О прежних хозяевах он говорил в торжественных тонах.—Эх, люди были!.. Нат-тура!..—Голос его, обычно хриплый и гулкий, расстилался шорохом леса в теплый ветерок. И борода особо искрилась. Именем и отчеством награждал он даривших ему золото и бивавших его по лицу. — На то и слуга: и на гнев и на милость. Да я тогда и сам пьяных господишек приезжих лупил. Даже просят бывало: ударь, Еремей. А как ударишь—в слезы. Так вот и раскладывался мой жизненный пасьянс. < sск кл бш 4 m ш =шг ко. ч >. a<s о« S