Сибирские огни, 1930, № 6

Да я-ж не ворую! Я-ж по соглашению!.. — Нет, воруишь. Задаток чужой взял... Наш деньги брал!.. Из карман деньги вынул. Отдай!.. По тону их голосов я понял, что договор у нас с заемщиком не выйдет. Тот уже пятился: — Вот надсадный человек! Деньга... Да возьми ты их, сделай милость... Мине видь на изюбря с человеком сходить хотелось. Рази я что?.. —• То-то,—крушил до конца хакас.—Правдой жить надо.. Два медведя в одной берлоге не спят.- Сам знаишь... Давай деньги! Рассчитываться они ушли за сарай. Голоса их вскоре затихли и только какая-то лесная птица—одна нарушала могутную тишину. С крыльца заимки мне было видно, как в горы падает вечерняя, розовая стынь. Темнеет здесь быстро. Пустой зрак неба равнодушно созерцал косматый, изрезанный хребет, на котором зацепился за скалы бордовый лоскуток зари. К ветру... ... Я думал о Кривом. Разорванная и сброшенная на плечи серебряная борода. Суконная поддевка, са-. ноги смазные, аккуратной трубкой. Руки будто незримой тяжестью о/гтянуты и висят беспомощно вдоль бедер. Он топчется по расхождении® половицам крыльца, переги- бается через перильца, как будто выброситься хочет, и орет: —- Возьми его подлеца за ноздрю. Н-ну!.. Тпр-р, Знатный!.. А теперь губу ему подкрути. Да, подкрути, говорю!.. Неподалеку от крыльца столб с кольцами. Около храпит, жмется, танцует и ко- лотит землю тяжелыми копытами отгулявший положенное жеребец. Жмет ему пышущую ноздрю старик с землистым лицом и плешью на затылке. На земле валяются подковы и молоток. Конь никак не берет в рот стертое железо мундштука. Он не хочет коваться, он не хочет быть накрепко подтянутым к столбу. За каждым движением старика он смотрит, выгнув по-кошачьи спину, как за движением врага, и пробует куда-то далеко, к хребтам, к лугам сочным и нетронутым прокричать свое возмущение. На плохой конец он чмокнет плешивого копытом. Только подвернись!-. На эдакую лошадь нужно трех здоровых людей и настоящий кузнечный станок. Но Еремей Кузьмич кровью человек горячий. Ноздри у него дуются не хуже, чем у коня. — Трус ты, дохлай! Сомлел!.. Эх, силу бы мне, я-б тебе указал, как жеребцов вручную ковать. Н-нО, падло!—неожиданно взвизгивает он, видя, что старику все равно не справиться с конем. Конь рвется. Человек виснет на поводу. Кривой перегибается через перильца и в диком исступлении плюет животному в храпящий рот. Конь черным вихрем взлетает на дыбы. Старым дубом в бурю шатается Кривой на расхоженных половицах и, потеряв голос, зло скалится, видя, как перепуганный старик удирает от жеребца в сарай. — Для вас хотел зверя подковать,—повертывается к нашей безмолвной группе Еремей Кузьмич. Толчками поднимает руку, отирает со лба пот. — ПроШу,—кивает он головой на дверь.—Давно осведомлен, что приедете... В тайге — свои телеграфы... — Андрюшка!—кричит он через плечо в глубь двора.—Веди его проклятого в кузню. Да больше рублевки, смотри, не давай. Филька и так, нес, мне должен... Да и ты хорош. За что хлебом кормить!.. Мы вошли в сумрак комнаты. Влажные пальцы Кривого порывисто лизнули нам ладони. Я вскрыл на столе конверт. Там было рекомендательное письмо. В письме же говорилось следующее: — Уважаемый Еремей Козьмич! Прямо к тебе направляется экскурсия, которую, я знаю, ты не от- кажешься сопровождать до того места, которое и тебя, как ста-