Сибирские огни, 1930, № 6

аэропланов знал, никто* как бог... Только, на тридцать первом году просчитался, не т тот сучек взял и бабахнул с деревины наземь. И ведь жив! Вот проклято мое слово— жив! Прочухался вскоре, отлежался. Осенью со зла, должно, на медведя с рогатиной пошел. Того дрист прошиб от одного софронова вида. Уж больно очимерило милого по- сле полета—страсть!.. Ну, чисто, сам зверь!.. А мне он—кум, а без меня он с вами и разговаривать не станет. Мы с ним осенями на белку тут хаживали. ; — На белку?—встрепенулся Петр и тоже присел вплотную к бородачу. — А кого здесь, отец, кроме белки бьете? Изюбри есть?.. — Есть, да мало,—моЛулась шишколобая голова, а губы огорченно прич- мокнули. — А был марал—массия, да... Запрет на него от властей вышел. Тогда зве1>ь утек. Хуже, чем мор ему запрет этот. Охотник осатанел, как тать в тайгу теперь ходит. А коль встретится—смотреть что ли на него. Запрокестовал зверь. А ну, говорит, вас и с запретом, никоторого закону на меня нет... —И ушел за Абакан. — Вот!—торжествующе оглянул меня Петр -—'Вместо регулирования охоты — прямой запрет. А следить некому...—потом положил хозяину на плечо руку. — Эх, отец! А ежели бы да нам с вами на изюбрей!.. Предупреждаю,—разреше- ние у меня есть. — Ты не простой значит?—покосился тот. — Для науки... Жданов и я смеялись себе в кулаки над петровом наукой, но тот уже сговорился с хозяином и был серьезен. Вид и слова его понравились заимщику. Два охотника нашли друг друга. На- чался торг, с запросами за услуги. Для затравки рыжим была назначена невысокая поденная цена, но потом вышло так, что Жданов—наш казначей, -едва успевал под- считывать надбавки. — А за что вам еще вперед заплатить, Роман Романыч? — Да за что!—вскидывался на него рыжий,—Акромя как за дело—ни за что не надо. Разве вот—баба надоумила—журавлика, вроде, задатцем с вас получить. Да и то], ежели жаль, не надо. Я не настойчивый. — А сколько это—журавли®? — Да, всяко люди зовут. Ну, хотя рубля три... 1 — Три,—зеленая бумажка выпрыгнула из кошелька на стол. — Еще? — А еще, ежели вы поняли нужду в человеке,—лошадке на стальные калояш рублик. Кони-то у меня некованные. Как ехать?.. — Так. Еще что? • — Кузнец тут у нас за пяток верст, поболе, живет. Пьяница—страсть. Полтин- ника не дашь и ковать не станет. — Станет. Бери кузнецу полтинник. — Ну, а теперь, кажись, все. Если четверть медовухи бабо моей поставите, то не обидно будет оставаться здесь ейной душе... Надолго, ведь, робята, едем, ой, надолго!.. Жданов передал ему на медовуху. Тогда человек вытер губы, тряхнул нам ру- ки и вышел на двор приготовиться к от'езду. Вскоре глухие крики отвлекли мое внимание от возбужденных удачным наймом друзей. Я вышел из комнаты, оставив Петра плановать предстоящую охоту, а Ждано- ва — записывать рассказы о «знаменательном» старике. Меня встревожило застывшее лицо Андрей-Хакаса. В стихии обиды он, чего доброго, мог повернуть с конями назад, а я не доверял рыжему. Однако—зря опасения: рука андреева хозяина—Кривого—хватала дальше своего села. Едва я приоткрыл дверь на крыльцо, как две крутые спины в полушубках, ко- лыхаясь, как бы плывя в воздухе, отделились от столба. — Тебе Еремей Кривой что сделал—ты у него пассажир воруишь?.. Он тебе | овец давал? На чей песок весной пьянствовал?.. Ну?