Сибирские огни, 1930, № 5

В обманной прохладе высыхающей степной речки застыл и шумно дишит скот. Допивая чай, монгол руковами тэрлика вытирает чашку. Он переворачивает ее донышком кверху. На донышке, среди трещин и старой закипевшей грязи, хрупкий росчерк китайских знаков. Руки у старого монгола дрожат. Полувытертая чашка выскальзывает из тугих, закоруздых пальцев. Чашка падает на горячую землю, вздрагивает, ударяется о камень и разлетается на мелкие черепки. Старик недоуменно и горестно смотрит на эти осколки, на эти черепки и качает головою. Старый монгол подбирает осколки разбитой чашки и долго причитывает над ними старые, истертые слова горя. Старый монгол еще не знает, что там, куда веют ветры с надгорий Танну-Ола, что там, куда льются вуды Эдера, что там чужие ему люди уже готовят для него взамен разбитой; новую, красивую, сверкающую чашку. Чашку, на которой приветли- вая улыбка большого человека. Чашка, которая принесет горячий радующий привет... Ш. Поэма о фарфоровой чашке не закончена. Ее закончат неутомимые руки, роющие жирную глину в сердце земли, мнущие эту глину, заставляющие ее принимать живые формы, творящие из нее вещи. Ее закончит живой, радостный, всепобеждающий труд... Сибирские Огни. 5 л.