Сибирские огни, 1930, № 5

'g Художник разжег трубку, затянулся, выпустил раз за разом три вспышки дыма. 3 Улыбнулся. 5 — Это еще пустяки! — прогремел он. — Это только начало! А вот потом!.. —Д а , потом! — вспыхнул Андрей Фомич. — Потом, когда мы достроим новый § цех... Потом здорово у нас дело пойдет! о — Конечно! — закивал головой технический директор. -— Никаких сомнений!.. Все трое улыбались. Их улыбки отражались в ясной сверкающей белизною глазу- | ри новых чашек... I. Ветры, дующие с надгорий 'Ганну-Ола, воды, текущие в руслах Эдера, Эши-Гола § и Орхона, пески, веющие из неузнанных и обширных глубин Великой Гоби, — все это, I не зная границ, стекает, низвергается, веет из страны монгол. £ И, может быть, сердитый баргузин или култук, бороздящие зелено-льдистые й воды Байкала, в какие-то мгновенья сливаются, свиваются и мешаются с сухими ветраг ми, в которых горький запах монгольских пастбищ и теплое дыханье степного солнца, о Кургузая жшвдка, мохноногая и гривастая, мелкой переступью топчется по до- . роге. Из-под копыт вспыхивает легкая пыль. На кургузой лошадке, в высоком седле, s закутанный в тэрлик, в шапке, острие которой увенчано стеклянной шишечкой, едет монгол. Синяя далемба его тэрлика выцвела на солнце. Синяя даль выцветает в летнем зное. Широка дорога в степи. Бескрайна степная дорога. Солнце медленно плывет над синеющими вдали горами. Солнце делает путь длинным, извилистым. Сонное затишье стелется от острого солнца над степью. В сонном затишьи звуки мягки и вкрадчивы. Дробен стук копыт, почти беззвуч- но позванивание, позвякиванье стремян. Сонна, мягка и вкрадчива песня, которую поет всадник-монгол на мохноно- гой лошади, монгол в тэрлике из синей далембы... Порывистый ветер, внезапно возникающий в безоблачности светлого гнойного дня, гонит облака пыли. А за гранями перекрещенных дорог катится бурая туча. Из этой тучи растут рев и мычанье. Идут стада. Бурым, зыбким маревом колышется над ними прогретая, прокален- ная степная пыль. Косматые сарлыки и хайнаки, налезая друг на друга, сталкиваясь, толкаясь и беспричинно на мгновенье свирепея, идут, покорные острым крикам погон- щиков-пастухов, покорные оглушительным взрывам бича. И путь их, этих стад, все тот же, что и путь ветров, дующих с предгорий Тан- ну-Ола и Большого Хингана, что и путь бесконечных вод Эдера, Эши-Гола и Орхона, что и путь песков, уносимых из Великой Гоби. Путь их лежит туда, где кончается Эдер и возникает Селенга, Где на пограничных столбах вытравлена пятиконечная звезда. П. Старый монгол крошит в котел дзузан. Костер дышит жаром, вода в котле бур- лит. Чай закипает. От дзузана, от зеленого чая крепкий дух идет. Старый монгол рукавом тэрлика вытирает чашку. Широкая, полукруглая — по- лушарие с ободком-донышком, чашка по краю изукрашена узором. Голубая кайма, как кусочек неба, прилипшего к фарфору. Голубая кайма — и на ней черточка нехитрого узора. Чашка по краям (там, где голубое) выщерблена. По чашке расползлись трещи- ны. Морщины расползлись по обожженному солнцем и ветрами лицу старика. На дне чашки накипели бурые пятна. Сколько лет этой чашке? Сколько лет этому старику? Монгол долго пьет свой дзузан. Солнце жжет. Солнце томит. От солнца жарко. Чай жжет. Чай гонит обильный пот. По бороздам лет на стариковых щеках и на лбу катятся тусклые капли пота.