Сибирские огни, 1930, № 5

жею громадою фабрик, — Алексей Михайлович круто повернулся и быстро пошел об- g? ратно. Пошел по своим же следам, четко запятнавшим снег... Э Через несколько часов Карпов уезжал из поселка. з- Дорога, засыпанная молодым снегом, но уже из'езженная и рыхлая, шла укала- : § ми. Длиная, прижавшаяся к реке поляна взбегала на гору. А за горой, на которую ку- § чер разогнал лошадь вскачь, потянулись бугры, пашни. И по буграм по обеим сторонам о дороги легли мертвые поля. Мертвые поля убегали назад. Шарахались в стороны, плы- £ ли мимо саней редкие перелески. § На вершине горы, когда надо было спускаться за перевал, Карпов тронул кучера 0 за кушак: < — Постой! fjj Лошадь остановилась. Алексей Михайлович приподнялся в санях, обернулся в § сторону фабрики и молча поглядел на нее в последний раз. Он глядел, хмуро сдвинув | брови, злой и пасмурный. Зло и пасмурно, тяжело опускаясь на сиденье, крикнул он: £ — Гони!.. Живо!.. g На станции, пробираясь к своему вагону, Алексей Михайлович столкнулся с зна- 2 комым. Пред ним остановился с узлом в руках Василий. о — Здравствуйте, товарищ Карпов! — громко поздоровался с ним Василий. — , Выходит, что мы вместе с фабрики улепетываем!.. , s Алексей Михайлович зло оглядел Василия, кивнул головой и молча вошел в ваг- гон. VI. Художник Никулин стоит спокойно у муфельной печи и наблюдает за тем, как муфелыцик расчищает заслонку и начинает выбирать обожженную посуду. Художник Никулин спокоен. Но спокойствие это внешнее. Зубы крепко зажали трубку. На щеках пятна: от жары, от печи? Муфелыцик и его подручный осторожно вытаскивают еще неостывшие, еще го- рячие капсюля с посудой. Они выставляют на глинистый пол капсюля один за другим. И жаром пышет от капсюлей, от посуды. И пятна у художника Никулина на щеках становятся ярче и шире. Из первого капсюля Никулин, сдерживая нетерпение, вытаскивает—и пальцы его вздрагивают от горячего укуса — круглую бедую чашку. Она подобна полушарию с ободком-донышком. Она непорочно бела и сверкает и переливается яркой чистой глазурью. Ее край обведен нежной голубою каймою. Кусочек неба прильнул у ее края. И под каймою, под клочком неба — строгое, знакомое лицо, с чуть прищуренными гла- зами, с бородкой клинышком, с высоким лбом. А внизу красный росчерк тонкого иеро- глифа. Художник Никулин, боясь разбить чашку, превознемогая разящие укусы неостыв- шего фарфора, поднимает чашку высоко в руках, выше глаз, глядит на нее торжеству- ющий, уверенный, удовлетворенный... В обед, после ликующего гудка, Никулин взял две обожженные, готовые чашки и, неся их на виду, пошел в контору, к директору. Он нес свои чашки сосредоточенно осторожно, как драгоценность. Он нес их, как знамя, — и встречные приостанавлива- лись и разглядывали его ношу. Андрей Фомич был в кабинете, с ним вместе занимался новый технический дирек- тор. Никулин пронес свои чашки в дверь легко и бережно и поставил их на стол. — Вот образцы! — заявил он и полез в карман за трубкой. Андрей Фомич взял одну чашку, инженер — другую. Художник потянулся к полке и достал монгольскую, китайской райбты, ту, над которою часто раздумывал Андрей Фомич. Все трое стали внимательна и тщательно разглядывать, сравнивать, оценивать чашки. — Хорошо! — кивнул головою новый технический директор. — Хорошо! — подтвердил Андрей Фомич. — Лучше образца! II Ильич — как живой! 6 3