Сибирские огни, 1930, № 5

водетва подымать! Прямое вредительство, за которое по голове туго бить надо! Без § жалости! | — Доказать надо... г — Доказано, Николай! И прийдись бы на меня судить, скажем, двоих: Черепахи- о на за пакость его, и того, неизвестного, за поджог, я б Черепахину вдвое наклал! Не о пожалел бы! о — Неправильно! —г- разгорячился Николай. — То поджог, нистожение имуще- £ ства, а то иытание, может быть. Пытал, вернее всего, мастер художника. Испытывал! Ну, тот без стажу, без подготовки оказался. Так за что же Черепахииа судить да нака- о зывать? Неправильно!.. Он свой, фабричный. Наш он, Черепахин. А художник чужой, < со стороны, с чужого ветру! m — Во-во! Со своего-то, брат, и взыскивать сильнее надо! с — Своего, я тебе сказку, если он и промахнулся, оправдать следует! !_ — Врешь! Его, своего-то, пуще всего под ноготь взясти полагается! £ — Ни под каким видом! ш — Каша в тебе, в голове твоей, Николай! — рассердился Лавошников. — Ни- 2 какой установки правильной, никакой сообразиловки! о — Я соображаю! Ты только меня не сбивай! У нас об чем разговор? О поджоге. Поджигателя я никогда сравнивать с таким, к примеру, как мастер, на стану. А ты не я то, что равняешь, а превыше по вине признаешь. И второе — для своего, для рабочего в какой ни на есть промашке непременно смягчение вины должно быть. Непременно! За что же тогды боролись? — Ну, понес! — пренебрежительно махнул рукою Лавошников. — Боро-олись! Да кто это боролся-то? Взять хотя бы и Черепахина твоего. Где он при Колчаке был? Смылся: я — не я, и хата не моя!.. Никакой от него помощи не было. А если порыть- ся, то, может, и вредил. А ты — боро-олись!.. Который боролся, он на пакости, на под- сидку не пойдет! — Не знаю... — протянул с досадою Николай. — Не знаешь, так не спорь. Ты вот посмотри, как разбор черепахинского дела зачнется, под какую статью он ляжет! Вредитель! Первостатейный вредитель! Николай ничего не ответил. Его сбила с толку убежденность Лавошникова, кото- рого он всегда считал понимающим, сознательным человеком. Сбила с толку, несмотря на то, что было ему дико и непонятно: как же это так — на одну доску ставить мел- кий проступок Черепахина и прямое преступление тогр, неизвестного? Лавошников ушел от Николая, оставив его недоумевать и биться в сомнениях. Для Лавошникова все было ясно и понятно. Он знал, что вредители бывают всяких ро- дов, пород и мастей. И он готовился обрушиться жестоко и беспощадно на тот тип вредителя, который на фабрике обнаружился в лице мастера Черепахина. Но не один Николай Подиканов недоумевал и спорил, когда Черепахина называ- ли злостным вредителем и ставили в один ряд с поджигателем. В самом расписном цехе, там, где рабочие воочию видели и понимали хитрую и злостную проделку масте- ра, часть расписчиков взяла, хоть и с оговорками и не совсем смело, под свою защиту Черепахина, -— Он этого Никулина учить хотел! Чтоб не лез, не спросившись! — Черепахин, конечно, сглупил, что краски намешал неподходящие. А все- таки... Разве ему не обидно! Он специалист, свой, здешний, кажное обстоятельство з своем деле со всех сторон понимает. II является чужой дядя, ни уха, ни рыла, воз- можно, несмыслящий, и лезет в уставщики, задается своим искусством!.. Конечно, обидно! — Это не вредительство! Это, товарищи, глупость! От раздражения и обиды!.. — Не глупость! — кидалась на такие разговоры и разгоралась Евтихиева. — Не глупость, а прямое вредительство! Поймите, товарищи! -— Мы понимаем! Не учи! — Не учи, Евтихиева!.. Экая привычка у вас на каждом шагу в учителя лезть!.. Никакого вредительства! За сердце человека взяло, ну он немножко и оплошал! — Понять надо человека!..