Сибирские огни, 1930, № 5

"gi Оставшись неожиданно вдвоем, директор и девушка замолчали. Они молчали, ук- Э радкой поглядывая друг на друга. Но не было ни смущенья, ни тревоги в том, как они 5 молчали. Не было натянутости и томительной неловкости. В их молчании было что-то = § от гадостного и светлого изумления. Они как бы прислушивались к чему-то, что шло § от них, от одного к другой, и что легко и радостно и необ'яснимо волновало их о Они не находили настоящих, нужных слов. И они молчали. § Но так продолжаться долго не могло. Федосья первая разорвала молчание. Она коротко вздохнула и протянула белую с тонкими пальцами руку к Андрею Фомичу. 0 — Налить вам еще? < — Налейте!—согласился Андрей Фомич, освобождаясь от непривычного полуза- бытья, и пододвинул девушке свою чашку. И когда она взяла ее осторожно и привыч- g но, легко и мягко, он не разжал своих пальцев: и так на мгновенье прикоснулись они к чашке с двух сторон, и было это подобно острому, многозначительному рукопожатию, «-j Федосья потянула чашку к себе и покраснела. Андрей Фомич разжал пальцы. ™ — Руки у вас какие... замечательные! — тихо уронил он. — Если б я не знал 2 вашей работы, наверное бы подумал, что барские ручки... Замечательные! о Федосья зарделась огненней. Она быстро налила Андрею Фомичу чай и пододви- ^ нула ему его чашку. А, пододвинув, поторопилась убрать руку. — Не прячь! — улыбнулся Андрей Фомич, внезапно разрешаясь этим простым и привычным «ты» — Не надо! Он оглянулся в ту сторону, где за стеной лежал Пеликанов, потрогал горячую чашку, не почувствовав ожога, и приглушенно сказал: — Я ведь давно хотел, Феня, встретиться с тобою... Давно. Понимаешь, погово-. рить по душам хочется... По душам! Беспомощная ребячья улыбка залила лицо Андрея Фомича и сделала его доб- рым, ясным и притягательным. У Федосьи дрогнули ресницы. Она опустила глаза. Ще- ки ее слегка побелели. — Отчего же... Я не отказываюсь, — тихо ответила она. Слова ее были про- стые, малозначащие. Но голос девушки звучал сердечно, чуть-чуть вздрагивал, и отто- го простые и малозначащие слова исполнились иного, глубокого, волнующего смысла. Андрей Фомич стиснул рукою горячую чашку и снова не почувствовал ожога. У Андрея Фомича лицо осветилось большою, светлою, заражающею улыбкою. Г. У Лавошникова вышел горячий спор с Николаем Поликановым. По фабрике, по цехам гуляли толки и слухи о виновниках пожара. На фабрике, по цехам ждали, когда милиция изловит поджигателей, и снежным комом катилось но- вое для здешних мест слово: — Вредители! , Лавошников, разговорившись с Николаем о поджоге, заметил: — Вредительство, оно, брат, не столь опасно, когда вот так явственно выходит, сколько ежели в скрытности, потихоньку и исподволь. Возьми, хоть к примеру, в рас- писном цеху Черепахина, мастера. Какую он подлость художнику приезжему подложил? Вот это вредительство форменное, я понимаю! Это, по-моему, почище да позловредней поджога будет! — Да откуль ты взял, что Черепахин вредил? — посомневался Николай. — Этот художник городской, он непривычный, на обжиге с красками не работал... взялся не за свое дело и оплошал. А теперь вину на Черепахина сваливает! — Ну и растолковал! — досадливо усмехнулся Лавошников. — Лучше некуды! Ты сообрази: даже если Черепахин и заметил, что человек непривычный и делает ошибку, то была его обязанность, как мастера, поправить того, а не допускать до сраму и до порчи. Прямая обязанность! На кого он, Черепахин, работает? На пролетарское государство! II тут амбицию свою нечего выказывать!.. Это если, скажем, Черепахин без фокусов. А по рассмотрению оказалось, что он самостоятельно, нарочно в крас- ки фальшь подпустил. Чтоб осрамить человека и не допустить его улучшение произ-