Сибирские огни, 1930, № 5

дрея Фомича нашла тогда своеобразный отклик в нем. У них нашелся общий язык. <Они пошли в работу вместе... Усмехаясь своим мыслям, своим воспоминаниям,' Алексей Михайлович оторвался от воды и посмотрел на приближающийся фабричный берег. Усмешка его стала резче и острее. Он вспомнил встречу с мужиками по дороге на рудник, плаксивую старуху. Он вспомнил убежденное заявление кучера, что мужики злобятся на фабрику и на фаб- ричных. Он подумал о директоре: «Хочет облагодетельствовать хорошими чашками чужих, монголов... а вот не замечает, что свои-то, те, кто под самым боком живут, никакого благодеяния от фабрики не чувствуют... И даже наоборот. Фантазер!». Алексей Михайлович чувствовал какое-то превосходство над директором. Себя Алексей Михайлович ни в какой мере не считал фантазером. Его планы были реальны и жизненны: вот отсюда, с берега, если приподняться на сиденьи ходка, видны крас- ные стены почти готового нового корпуса. А вйсокая труба упирается в небо и насмешливо дразнит старые грязные, закоптелые постройки. Красные стены нового цеха, с широкими квадратами веселых окон, стройная труба, над которой скоро за- клубится густой дым,—все это по его, Алексея Михайловича, планам, по его чертежам построено. Во всем этом—кусочки его усилий, его знаний, его трудов. И это не какая- нибудь фантазия о Монголии, о далеких степях! Подумаешь, интернационал какой-то... фарфоровый придумал директор! Нет, он, Алексей Михайлович, не фантазер, не мечта- тель! У него знания; цифры, математика. У него точный расчет, холодная, но неоши- бающаяся наука!.. Размечтавшись, Карпов поглядывал заблестевшими глазами на громоздящуюся впереди фабрику, и усмешка, как маска, стыла на его лице. Он почувствовал неприязнь к директору, к Андрею Фомичу. Он вспомнил что-то, что вовсе не касалось ни фабрики, ни постройки, ни далеких пахучих монгольских степей. И, вспомнив об этом, Алексеи Михайлович тверже прижался к мягкому, вздрагивавшему под ним сиденью, крепче сжал железную скобочку у скамейки ходка и сдвинул брови. Кучер хлестнул лошадь, ходок подпрыгнул на взвозе и лихо выкатился на пыль- ный берег. Алексей Михайлович окончательно спугнул усмешку, спугнул неожиданные' тревожные мысли и повернул строгое лицо к парню: — Поезжай прямо на постройку! III. На щите у контрольной будки веселым пятном пестрел новый номер стенгазеты. Новый номер стенгазеты стягивал: к себе прохожих. Большие красивые надписи,, рисунки, расписанные сочными красками, четкие лозунги громко и настойчиво о чем- то рассказывали, в чему-то призывали, чего-то требовали. II каждому проходившему мимо контрольной будки хотелось узнать: о чем. Проталкиваясь в обед сквозь плотную толпу любопытных, Николай Пеликанов тоже остановился, вытянулся и жадно прочитал пестрые заголовки стенгазетных заме- ток. Он читал их, заранее зная, что там написано. Ибо он сам дал две заметки и при- сутствовал на редколлегии, где окончательно составлялся, верстался номер. Но ему за- хотелось полюбоваться на свою работу, поглядеть, как заметки выглядят в номере. Номер стенгазеты был особенный, не похожий на прежние. В прежних материал был случайный, самотечный: обо всем понемногу, о том, о сем. А этот бил целиком в одну точку: все статьи, все заметки кричали дружно об одном: — Смотр!.. На смотр!.. Давайте проверять свою работу!.. Работу каждого в от- дельности и всей фабрики в целом!.. За неделю до выпуска смотрового номера стенгазеты по цехам зашевелились. В фабкоме шли заседания в присутствии приезжего профработника и партийки. В фабко- ме стояла по вечерам сутолока, плавал широкими густыми полотнищами табачный'дым, тянулись бесконечные совещания. Андрея Фомича и Карпова часами держали на этих совещаниях и допрашивали и пытали. Допрашивали и пытали заведывающих цехами, мастеров. Горячились, шумели, волновались, ставили вопрос о снижении брака, об улучшении выработки, об укреплении трудовой дисциплины.