Сибирские огни, 1930, № 5

jjj Потоптавшись немного, я прямо, без выкрутас, спросил: е — Почему вы, Семен Павлович, подали в ОНО такое... ну, я бы сказал — g странное заявление? ге — Странное? Почему же странное? По-моему — нет... Какая ж тут странность? I. Вы пробиваете себе карьеру, я, как человек ненужный, устаревший, вам мешаю. По- s этому я уступаю вам дорогу — только и всего... g — Следовательно, вы считаете меня определеннейшим карьеристом, Семен 5 Павлович? OQ < Он помолчал немного, вытирая с лица пот. Платок был грязный, из складок сыпались крошки табаку. < — Вы не ошиблись, Владимир Романович! Именно так: я считаю вас от'явлен- 5 ным карьеристом.... Чем же вы, на самом то деле, сумеете об'яснить все эти бесчи- « сленные выпады против меня, ваше неудержимое желание очернить меня, предать g огласке все малейшие промахи и ошибки, допущенные и не допущенные мной? Разве вы не могли бы разрешать вопросы здесь, в библиотеке, на месте «преступления», в частном в семейном порядке, вместо того, чтобы подавать заявления через мою голову, впутывать в наши дела посторонних людей? Ведь могли бы, не правда ли? Но вы, Владимир Романович, удивительно беспринципная и неприятная личность. Не уступи я вам теперь, мне пришлось бы уступить несколькими днями позже. Вы не погнушались бы никакими средствами, никакими путями, чтоб только раздавить и смять меня... Вы, Владимир Романович, карьерист и карьерист злой, жестокий... — Так. Мнение обо мне у вас, Иван Дмитриевич, самое неприглядное. Вы не думаете, что ошиблись? Выть может, я все же немного лучше? Мне только недавно, на- днях, исполнится двадцать лет... Можно ли в таком возрасте быть таким испорченным? — Можно. Вы — из молодых, да ранний. Нынче время такое, что люди пор- тятся, как картошка в погребе. Вы — яркий продукт этого времени и быть лучшим вы не смогли, если б даже захотели. Я не могу равнодушно, без обиды за себя, за всех мужчин нынешнего времени, смотреть на ваш отвратительный поступок с Верой Ива- новной. Вы пользуетесь ее безвыходным экономическим положением, чтоб заставить таскать пудовые тюки книг, заставить работать в среде, исключительной по своей гру- бости. Ей каждый день придется слушать непрерывный поток самой скверной и похаб- ной матерщины, льющейся из уст мясников, маркитантов, сапожников. И вы можете допустить, чтоб Вера Ивановна книгоношествовала? В мое время ни один мужчина, считающий себя честным человеком, так не поступил бы. Постыдился бы. — Ну, Семен Павлович, вы говорите сплошные глупости. Это правда—на бой- не текут потоки коровьей крови, бойцы от шеи до пяток пропитаны кровью, воздух на- полнен теплом только - что жившего мяса, но бойцы—такие же люди, такие же рабо- чие, как положим, на каком-либо заводе. А если Вере Ивановне не нравится книгоно- шество—ее никто не неволит, может искать себе другую работу. Я-то тут при чем? — Конечно, вы никогда ни в чем не виноваты... Давайте, Владимир Романович, прекратим этот разговор. Слишком неприятно говорить и с вами и о вас... Через неделю я уехал в дом отдыха. Оттуда написал отцу, чтоб сходил в библи- отеку п узнал про дела. Отец ответил, что в библиотеке он был, но Семен Павлович не пожелал с ним разговаривать. Отец настаивал, Семен Павлович начал кричать, что никаких сведений он давать не обязан, что он устроил меня на службу, а я отвечаю самой черной неблагодарностью, подкапываюсь, делаю совместно с Зинаидой Александ- ровной всяческие пакости. Он этого нам никогда не простит. Никогда! Отец удивлялся и спрашивал, чем я так обозлил своего заведывающего, что он кричал, как бешеный? Приехав, я предполагал отоспаться с дороги и уже на другой день выйти на работу. Но нетерпеливое желание узнать положение дел в библиотеке взяло верх, я в тот же день забежал в библиотеку. Варвара Николаевна прежде всего поздравила с приездом, расспросила об отдыхе, а потом, отведя глаза в сторону и натянуто улыбаясь, поздравила «с назначением». Я изумился и развел руками: «С каким назначением?».