Сибирские огни, 1930, № 5

На собрание пришли завсегдатаи наших библиотечных кружков: Зоя Платоновна Чирикова, Куренков, две практикантки из педтехникума—Оля и Маруся, начинающий писатель-комсомолец Кормилов, сын духобора и мельника — Грядунов. Председателем, на мое несчастье, выбрали Зою Платоновну. Собраний вести она не умела, сидела неподвижно, замкнув руки в отверстиях руковавов. Посмеиваясь над ритуалом, провозгласила: «Семен Павлович начинайте, что же вы? Ну, слу- шайте !» Семен Павлович делал доклад о Маяковском. Год тому назад он был ярым про- тивником этого поэта, но теперь стал восхвалять его, главным образом, за то, что Маяковский обильным слововыдумыванием обновляет человеческую речь и находится на пути к совершенно новому языку. Подсчетами букв в словах он доказывал, как Маяковский совершенствует речь и сокращает длительность слов и фраз. Прения пришлось начать мне, — больше никто говорить не хотел. Я отметил, что, Семен Павлович напрасно сделал упор на формальную сторону творчества Мая- ковского и ни одним словом не обмолвился о его социальном значении и революционной сущности. Не знаю, чем я их разобидел, но после моего выступления против меня ополчи- лись почти все присутствующие во главе с Куренковым и Чириковой. Этот вечер очень хорошо показал, как яростно ненавидят они меня. Куренков сказал, что Маяковский раньше был непонятен, выкрутасничал, валял дурака, в желтой кофте шлялся, а потом стал таким революционным, что «нет спа- сенья — орет, как настоящий озверевший коммунист». Я усмехнулся и записал это в бг,ок-нот. Куренков занервничал и начал ругать уже не Маяковского, а меня. —- Вот посмотрите, как Грохов относится к рабочему человеку! Он служит у рабочего класса, средства от него получает, он должен культурно воспитывать рабо- чих, а он, вместо этого, подсмеивается над настоящим рабочим человеком, хихикает лад ним! Вот посмотрите, как теперь молодела относится к старшим, к родителям сво- им — наплевать им на всех отцов и матерей. У меня сынок-дубина растет, соНли уте- реть не может, а морду мне — отцу! — бить хочет. Чирикова тоже взволновалась. Мне слово не дала, по-диктаторски заявив, что я еще успею наговориться, а теперь будет говорить она. — Я тоже никак не могу понять Владимир Романовича. Ведь комсомолец, а ве- дет себя, как глупый мальчишка. Ведь совсем малограмотный и некультурный человек, а безоговорочно критикует лучшие мысли человечества, смеется и надсмешничает над красивейшими чувствами человека, над страданием, над любовью, над милосердием... Какая наглая беспринципность, какое грубое зубоскальство выскочки и хама! Ничему не верить, ничего не признавать, все хорошее, святое, созданное до сих пор человеком, вульгарно осмеивать, безжалостно топтать грязным хамским сапогом и ничего, совсем ничего не давать взамен растоптанных идеалов старого человеческого поколения... По- смотрите, как убоги и ничтожны идеалы современных поколений!.. Во что же верить, чему поклоняться еще оставшейся честной части человечества? Какое дурацкое, ка- кое глупое поведение у Владимира Романовича. С ним говорят о чем-нибудь серьезном, а он стоит и приплясывает, как идиот... Такого незаслуженного шельмования я не ожидал даже от Чириковой. Оглянул всех, отыскивая помощи. Большинство держало нейтралитет, в рукав посмеиваясь над разыгравшимися страстями. Семен Павлович равнодушно постукивал карандашом по столу, показывая, что прения идут не по его докладу и он к ним никакого отношения не имеет. Куренков сочувственно кивал головой, и Зоя Платоновна, поглядывая на него, распалялась все больше и больше. Комсомолец Кормилов в таких перепалках еще не бывал, был робок и нерешителен, от него помощи ждать не приходилось. Но он внезап- но заорал из угла, что прения идут не по докладу. — «Пора прекратить эту ерунду». Чирикова сбилась на полном скаку, потеряла нить речи, конец ее выступления был скомкан. Поднялся шум. Чирикова кричала, Кормилов кричал, Куренков одиноко и усердно хлопал в ладоши.