Сибирские огни, 1930, № 5

торговцев и служащих. Ни одного коммуниста, ни одного комсомольца, ни одного про- летария в аппарате библиотек, когда я пришел туда работать, не было. х Не в этом ли крылись корни казенщины и неимоверной пассивности? Не потому § ли было так много аполитичности в библиотечнои работе? Не потому ли вся библиотсч- ^ ная работа была приноровлена к желаниям читателя «вообще», независимо от его m социального положения? * i и Литературный кружок нашей библиотеки был разношерстный, несмотря на его § малочисленность. Были тут лишенцы, дети лишенцев, учащиеся, служащие, безра- 3 ботные. Рабочих почти не было. Особо активными и частыми посетителями кружка 5 были двое — Зоя Платоновна Чирикова и некий Куренков. t Зоя Платоновна, начавшая дряхлеть старая дева, томилась сильным одиноче- ю ством. Жила с братом-педагогом, когда-то учительствовала сама, очень этим кичилась, S по каким-то причинам учительствовать бросила и теперь в купленном братом особнячке s занималась домашним хозяйством. Брат был вечно занят. Зое Платоновне прискучивало < домовничать вместе с кошками и собачонками. » Состряпав «особенные» пряники, сварив «новое» варенье или же раздобыв где- нибудь «настоящий натуральный мед», она несла эту снедь в библиотеку на пробу Зинаиде Александровне. Просиживала в библиотеке с утра до вечера, ведя пахнущие сплетнями длинные разговоры о соседях, о посетителях. Иногда даже затрагивала вы- сокие темы: о женском неравноправии, об антисемитизме, о половых проблемах, о чест- ности человечьей, о путях новой литературы. Говорила умно и рассудительно, но от каждого слова веяло интеллигентской консервативностью, углубленным смакованием старых истин,—тягуче лилась мягкотелая нерешительность в действиях. Надоев Зинаиде Александровне и получив об этом невежливые намеки, она оби- женно умолкала, куксилась, свертывала покетик с изюмными «песошниками» и уходи- ла на квартиру к Марфе Егоровне. Там угощала остатками песочников марфиных детей и опять вела длительные разговоры о недостаче хлеба, о вздорожавшем мясе, о детских валенках, о кори и скарлатине. Куренков писал стихи и в одном своем стихотворении рассказывал, что он рабо-. чий, буровых дел мастер, и всю свою жизнь вынужден шататься с инструментами по болотам и лесам. Но когда на горсоветском собрании его кандидатуру выдвинули в чле- ны горсовета, то ему был сделан отвод, как лишенцу. Его удалили из клуба торже- ственно — с милиционером. Одевался он очень неопрятно, в изорванное и залатанное; голубую линялую рубашку подпоясывал бечевкой, не стригся и не брился по месяцам, нарочитым убожеством стараясь походить на пролетария. Стихами занимался, должно быть, давно, на все литературные собрания приходил с большой старой конторской книгой, на три четверти исписанной. На одном литературном вечере он попросил слова, взобрался на сцену, одернул торчащую венчиком рубашку, сел за столик, раскрыл свой гросбух и начал читать. Стихи оказались серыми, неинтересными. Аудитория скоро заволновалась, зашумела, посыпались крики «долой». Куренков вылез из-за столика, осмотрел строго галдящую публику, поднял гросбух на руки и продолжал читать стоя. Люди взбунтовались совсем, застучали, засвистели, Куренков положил гросбух на столик, криво усмехнулся, поднял руки и, кое-как установив тишину, сказал, что его привлекают к судебной ответственности за растрату тысячи рублей казенных де- нег, которые на самом деле не растрачены, а украдены автобусным вором. Публика утихла, заинтересовавшись неожиданным оборотом. Помолчав, Куренков добавил, что покорнейше просит почтеннейшую аудиторию дать ему, как пролетарскому поэту, рекомендацию для представления в пролетарский суд. Из-за занавеса вылетел ахнувший руководитель, громко, во весь зал, крикнул «идио-от»! и стремительно увлек Куренкова за кулисы. Куренков пробовал сопроти- вляться, но руководитель действовал быстро и энергично, Куренков исчез за кулиса- ми, прощально помахивая гросбухом, предусмотрительно и торопливо подхваченным со столика. К