Сибирские огни, 1930, № 5

молчании, безостановочно пили и нехотя жевали сухую невкусную закуску. Опьянели все очень быстро, когда еще только половина была выпита. х Семен Павлович скоро раскис совсем. s Его размягченное тело почти лежало, распластавшись на стуле, голова, не по- т винуясь шее, перекидывалась с плеча на плечо, руки мотались, как бескостные ласты ^ морского животного, прищуренные узкие глаза блаженно блуждали. Сыто рыгая и без- | застенчиво поглаживая живот, он пробормотал, что «многое отдал бы за возможность о каждый день наедаться и напиваться по-сегодняшнему». — Э—э... Владимир-р Р-романыч! И вы, Зинн Санна! Понимаете—нас семь | человек—три брата, две сестры, мать ... э—э. .. а я один на всех! Один! О—о, какое это мученье! Какое мученье! Вы не поймете! Нет, вы ни-ког-да не поймете! t Он умолк, уткнувшись лицом в стол. Немного погодя, поднял колыхающуюся го- m лову и медленно, задумчиво рассказал: g — Раньше я работал у отца... э—э! Он инженер, да. Помер уже, да. Э-э, как = мы работали, о, как мы работали! Восемь часов?—Ничего подобного, ничего подоб- < ного!—Шестнадцать, э—э, двадцать четыре часа, до тошноты, до бесчувствия, да! ® Отец платил мне двести рублей каждый месяц. Э-э, это сорок червонцев теперь! Креп- кие, дорогие деньги были тогда... Телефонную станцию знаете? Так это наша была, моя, собственность наша. Первая в Сибири! Э-э! Отобрали, э-э,—и что сделали? Что? Грязь, гадость, разрушение, прах. Три года без ремонта, без обновления!.. Ах, боже мой, бож-же мой! Он стиснул виски кончиками пальцев, тихо закачался из стороны в сторону, постанывая и ерзая локтями по столу. Потом, выпрямившись и оглядываясь осовевшими глазами, проговорил: — Не стоит... не стоит... Зачем мучить себя! Зачем?.. Не обращайте внимания. Я перестал владеть собой... Будем пить... и допивать!.. Марфа Егоровна?—закричал он, стуча в стену,—идите пиво пить! Владимир Романыч угощает... Пошатываясь, он понес ей навстречу стакан. — Пейте, Марфа Егоровна! Пейте... Марфа Егоровна вытерла мыльные, красные от стирки руки и зажеманилась: — Что вы, Семен Павлович, я же не пью... Ну, за ваше здоровье, Семен Павлович! После Марфы Егоровны напоили Степана Алексеевича, ее мужа. Придя домой, я целый час просидел во дворе. Сквозь ставни виднелся огонь, отец и мать еще не спали,—являться к ним пьяным я не хотел. Свет не гасили еще долго, я замерз и закоченел, как собака, и решил идти таким, как есть,—«будь что будет». Мать заметила сразу, что я пьян, вскрикнула, и не успел я отойти от дверей, как навстречу заколыхалась белая фигура вставшего с постели отца. Он взмахнул рукой, заорал хрипло и злобно: — Ты, что же, сукин сын, пить уже стал? Убью, не пожалею!.. Держась за ныряющий косяк, я пробормотал, что пью на свои собственные день- ги, а, кроме того, даром, что ли, заведывающий помогал мне устроиться на службу?.. Стараясь возможно тверже ставить ноги и не хвататься ни за что руками, я про- шел в комнату и упал на кровать. Но уснуть я не мог:душил тяжелый жар. Слышал, как мать и отец долго шептались о моем поступке. Мать все плакалась, что «они» меня, несмышленного мальчишку, совратят с пути. Отец грозил пойти утром к заведывающе- му и набить ему морду за такие штуки. Я лежал и молча злился на мать, Какого чорта, что за опекуны такие? Мне ско- ро будет семнадцать лет и я сумею прожить без них. Заявление отца меня испугало: вдруг и в самом деле придет в библиотеку и устроит скандал? Но утром отец только поглядывал на меня хмуро. До меня в детском отделе работала библиотекарем Фея Ивановна, Ее, угрюмую студентку ветеринарного института, выжил Семен Павлович. Они не сошлись во взгля- дах по принципиальным и производственным вопросам, ожесточенно спорили на поли- 9