Сибирские огни, 1930, № 5

только благодаря случайности. Как-раз во-время собрание пайщиков молкооперации произошло, убийство, поставившее кулака в положение пострадавшего и это—лишило его симпатий деревни... По поводу этого неожиданного поворота сам автор развивает следующие сообра- жения: «Не уважает наш мужик несчастья и к несчастному человеку у него никакого доверия нет. Вот ежели ты силен, здоров,—почет тебе и вера. А чуть пошатнулся че- ловек—появляется к нему какое-то отвращение. И все это искренне и даже бессозна- тельно происходит». Вряд ли стоило бы полемизировать с подобной дребеденью: настолько ясна ее логическая несостоятельность. Но для перевальского писателя это тоже характерный штрих. В этом отвращении к слабому, которое навязывается природе мужика (тоже— «органический подход»!), проглядывает то же аристократическое—чистоплюйское от- ношение, что и в отношении к начинающему писателю, к «ученику» в литературном искусстве. Правда, немного странным диссонансом звучит это ж е с т о к о е отно- шение в сопоставлении с тезисом перевальцев о «гуманизме» искусства. Очевидно, что и самый «гуманизм» не имеет характера всеобщего принципа, а служит лишь крите- рием поведения «избранных», среди которых только и господствует «равенство», «брат, ство», тогда как остальной мир коснеет в зоологической борьбе, где «человек челове- ку—волк» и где вместо солидарности, люди руководятся правилом: «падающего—• толкни». Так в литературной практике приходит к саморазоблачению насквозь ложная «органическая» теория реставраторов воронщины. В самом деле. Кооператор у Ив. Катаева настолько искренне увлекается кулац- кой теорией о «всеобщем молоке любви и родства», что забывает в Нилове увидеть массового врага. Так бывает со всеми, кто отдается безраздельно во власть только чувства,, чье классовое мировоззрение затемняется стихийно-органическим всеобщим мироощущением. Перевальцы предлагают писателю разбираться в вопросах современ- ности не головой, не классовым нюхом, а брюхом. Плохой критерий!. Только этим и можно об'яснить странную теорию о якобы зоологической ненависти «мужиков» ко все- му слабому. Продумайте эту мысль до конца, и вы придете к следующим выводам: 1. «Мужик» не может быть интернационалистом, ибо интернационализм осно- вывается на пролетарской солидарности «слабых», а мужик, якобы, «органически не- навидит слабость». 2. Работа с беднотой и дело взаимопомощи не может иметь места потому, что «мужики» заражены ненавистью к «слабому». К счастью, приписанное «мужикам» свойство не является уделом всего крестьян- ства. Скорее всего это свойство кулачества, легкомысленно перенесенное автором на все крестьянство. Об'ективный смысл этой теории в том, что этой зоологической не- навистью к слабому автор подменяет классовое сознание и ненависть бедняцких слоев деревни к кулачеству, как к классу. Но здесь эта теория дает последнюю осечку, всту- пая в кричащее противоречие с действительностью. Вопрос последний: что было бы, если бы «искренние» кулаки при поддакивании «искренних» интеллигентов перевальского типа и при молчании бедноты продолжали и дальше развивать свои сказки об истинном молоке любви и родства? Что было бы, если бы руководящими принципами пролетариата была не после- „ довательная классовая борьба, а «искренность до конца» и гумманистическая теория «всеобщего моло^ и родства»? Не трудно предвидеть, что было бы... Поэтому необходимо напрячь все усилия пролетарской общественности и лите- ратуры в борьбе с «органической» реставрацией воронщины и кулацкой теорией «все- общего молока и братства».