Сибирские огни, 1930, № 4

в j-o, стихийного. Но здесь же мы найдем и некие новые откровения. К числу их надо от- £ нестн нереверзевскую оценку Октябрьской революции. m Достоевский нам известен не только, как автор «Униженных и оскорбленных» и m «Зшшсок из мертвого дома», но и как автор «Бесов» и «Братьев Карамазовых». До- £ стоевскии нам известен, как автор черносотенных публицистических статей «дневника = писателя», игравших на руку и самодержавию, и православию. Можно согласиться с Не- 4 реверзсвым, что Достоевский разночинец—писатель городской буржуазии 60-70 г. г. ш Но ми знаем, что Некрасов и Щедрин были разночинцами, что деятели «Народной волн» з были тоже разночинцами. Как относился разночинец Достоевский к разночинцам «На- 5 родной воли»? £ Достоевский все революционное в русском обществе окрестил именем «Весов». в Несмотря на наличие глубокого разлада Достоевского с эволюцией, Переверзев все же g приписывает этому писателю революционное мировоззрение, которое на самом деле ему у было не свойственно. Достигается это путем больших натяжек. 5 «Среди самых жестоких нападок на революцию чуткое ухо улавливало нолей со- £ чувствия и оправдание подполья»... Как же это возможно? Простому уму трудно понять а. без вмешательства иррационального. Достоевский, по Переверзеву, был такой сложной н иррациональной натурой, в душе которого стихийным образом уживались и «Боже, ца- £ ря. храни» и «Вставай, проклятьем заклейменный». «Он и не революционер, и не реакционер, он и то и другое в одно и то же ^ время». ,х- Но как Достоевский «принимал» революцию? Ц «Революция жестока и безнарветвенна». «Революция—дело у и и ж е и н ы х ^ и о с к о р б л е н н ы х , в душе которых накапливается жажда мести, жажда о унизить и оскорбить». Это говорит не Достоевский, а сам Переверзев. До сих пор принято было считать, что революция—это крайнее обострение осво- £ бодительной борьбы класса, ведущейся за лучшее будущее, все-равно против крепостно- с го или капиталистического рабства. Писатель народник Некрасов звал к этой борьбе: «От ликующих, праздно болтающих, об! гряющих руки в крови уведи меня в стан погибающих за великое дело любви». В другом стихотворении Некрасов выражался еще более ясно, вызывая на револю- ционный подвиг: «Умрешь не даром — дело прочно, когда под ним струится кровь». Только для дворянства революция представлялась «онысным бунтом рабов, ме- няющих свои оковы на нож». И вот, понятие революции, как «бунта рабов», как это ни странно, усвоил, яко- бы, «марксист» Переверзев. Вот что он пишет: «В революционном бунте есть и обязательная сила, и жуткое бессилие. Ужас рево- люции не в том, что она имморальна, а в том, что она дает золото дьявольских кладов, которое обращается в черепки после совершения ради этого золота всех жестокостей». Почему же золото революции обращается в дьявольские черепки? Потому, что «психологическая механика революции сводится к стремлению угнетенных стать угне- тателями». Поразительным образом взгляд на революцию самого Переверзева сходится с оценкой революции позднего Достоевского, автора «Бесов» и «Дневника». У Перевер- зева как и у Достоевского, революция вызывает; прежде всего, «страх». Тому н другому она представляется стихийным «бунтом». Не удивительно, что и в «Бесах» Достоевского наш критик увидел «не пошлое зубоскальство беззубых мракобесов», но, оказывается, «надрывающие стоны охваченного сомнением верующего неслись с речью Достоевского ч лицо незнавших сомнения радикалов». Выходит что «радикалы» (т.-е. революционеры-народники) не знали сомнения, а Достоевский бросал им в лицо свои сомнения, и за это он назван «революционером». В