Сибирские огни, 1930, № 4

Девушка торопливо сорвала с ерша бутылку и надела другую. — Постой-ка... Ты—Шахова? Павлушке-то Шахову родня што ли? — Родня. Эмма стиснула зубы. — Я Павлушке—жена. Бутылка дрогнула в руке Коноплевой. Пока темное горлышко, дрожа, нащупыва- ло нужную точку, ерши сделали десяток пустых оборотов. Насадив бутылку, Коноплева оглянулась на конторку и потом на Эмму. Эмма ответила ей немигающим, насмешливым взглядом. Коноплева сдвинула брови и отвернулась. ХХУ1. Через неделю Таню Коноплеву перевели к ванне. Эмму поставили на ерши. Мохнатые тельца ершей начинали бешено крутиться тотчас после гудка. Эмма никогда не думала, что простые и однообразные движения, которым ее научили, тре- буют столько сосредоточенности. Горлышки бутылок должны были ровно и быстро проглатывать головку ерша. Бутылка должна сидеть на ерше не более двенадцати се- кунд. В первый же день, оторвавшись от ершей после гудка на обед, Эмма едва смогла разогнуть спину. Небрежно хлопая по лужам, она прошла к окну и повалилась на по- доконник. Скоро она начала ненавидеть ернш и квадрат мокрого пола, отведенный для ее ног. Она едва удержалась от желания пнуть сапогом арши,—эти маленькие чудовища, кружившиеся бесконечно. Было невозможно оторвать глаз от черной точки, которой оканчивалась стержни. Ее руки еще не приобрели быстроты и послушности автомата. Она уставала от молчания, которым была окружена работа. Новая, простая ее фамилия «Шахова» была опрокинута чуть ли не в первый же день ее появления в цехе. За спиной работницы Шаховой встала тень господина Краф- та, ее отца. Дочь Крафта на черной работе! Капризная и нежная барышня, из-за которой чуть не спился добрый паренек Павлушка! В серых глазах Тани Коноплевой Эмма прочла недоверие и отчужденность. Че- рез три дня весь цех знал удивительную новость. Эмма держала свои глаза на ершах, чтобы не видеть насмешливых и любопытных взглядов товарок. Но стоило ей поднять глаза, как их лица становились равнодушными. К ней поворачивались спиной, ее не замечали. Эмма оставалась чужой среди этого множества людей, где один зависел <>т г другого, как две части машины. Розовая и толстая купорщица, — между двумя ударами рычага, — осторожно выпрямилась на своем высоком стуле. Секунда отдыха. Она гладит ноющую поясницу. Разливалыцица, ее соседка, ставит на тесный столик груду бутылок: ее машина ждать не может. — О, господи—пыхтит толстуха, торопливо выхватывая очередную бутылку.— Этому пиву не будет конца. — А ты дерни кружечку, с устатку [—сочувственно кричит разливалыцица. — Ну, нет, бабыньки,—добродетельно гудит купорщица, — не употребляю Сердце не позволят. Она сосредоточенно опускает рычаг и смахивает капли пота, запутавшиеся в ее. светлых бровях. Разговор вспыхивает и разрастается в спор. В цехе пьют все, даже девочки. Кто- то вспомниил о лекции доктора Василец. Купорщица торжествующе вскинула пунцо- вые ладони: ага, попались! Над крайним аппаратом поднялось плоское лицо Клыковой: а почему же другие доктора прописывают пиво для здоровья?