Сибирские огни, 1930, № 2

g re. Татифе приглянулся алтагу-охотник Агас, но так как он с ней жить не поже- 2 лал, девчонка его убила, чем книжица и £ кончается. Во всех этих историях слы- 5= шатся запоздалые перепевы «Гнева Дио- 5 ниса» Нагродской и даже Вербицкой, и все g эти Вадимы, Кечичи, Расули и Агасы сво- дят на-нет достоинства письма Смирновой. s Конст. Василенко, с другой стороны, < прекрасно знает дореволюционный быт s пришлого населения Дона—«иногородних» £ так мало очерченный в «Тихом Доне» а. Шолохова, Невыносимая экономическая * зависимос+ь этой группы населения б. Донской области либо от казачества, либо от помещиков, соторым за пользование зе- млей ингородные принуждены были от- давать до половины урожая, отчетливо об- рисована Василенко. Это, а равно и про- стой, ясный язык—достоинство книги, дающей экономически обоснованное об'- яснение классового расслоения на Дону. Однако, не соразмерив своих сил, автор поставил себе также сложную психологи- ческую задачу— изобразить процесс пре- вращения законопослушного солдата в бунтаря, показать пробуждение классовой ненависти в бывшем «герое»— и это сде- лано беспомощно и наивно. Данила Рогозный, считавшийся убитым, возвращается на Дон, домой, с георгиев- ским крестом, подарком самой царицы— фарфоровой кружкой с царскими портре- тами, и с деревяшкой вместо ноги. Одна- ко, возвращение и встреча даны Василен- ко очень бледно—детишки просто играют с деревяшкой, а переживания жены, впер- вые увидевшей обрубок вместо ноги му- жа, совершенно не показаны. Вспомина- ется подробное же положение в истериче- ски олеографичном «Красном смехе» Л. Андреева. Ни-щеты, о которой так убеди- тельно говорится в книжке в отношении всего иногородного населения, как-раз ге- рой повести, Данила, у себя дома не за- стает. Напротив, он находит даже излиш- ки для продажи, личные его дела не так уж плохи. Но вот тучи сгущаются: поме- щик собирается сдать землю в долгосроч- ную аренду на сторону, всей слободе гро- зит выселение, и Данила уполномочен пе- реговорить с помещиком, когда будет на ярмарке. Здесь он сталкивается с рядом несправедливостей, но все же еще ду- мает вначале о помещике: «на то он и пан чтобы быть богатым», а он, Данила—«ге- рой, пострадавший за царя и отечество» и «за того же пана» (стр. 61). Перегово-' рить с паном Даниле не приходится, так как, услышав... песню некоего солдата в черной кепке, он мгновенно «перерожда- ется», растаптывает царскую кружку, уби- вает деревяшкой своей полицейского и становится чуть ли не вождем крестьян- ского восстания. К сожалению, слов этой замечательной, магической песни, кото- рой посвящены 6 страниц (154-159), Васи- ленко не записал... Насколько идеалистич- но неправдоподобно и наивно разрешена автором основная психологическая тема повести, настолько шаблонен и финал: в небе, два зарева—от заходящего солнца и от пожара панской усадьбы. «Другее» солнце—солнце революции. В беспомощном психологическом анали- зе потонул прекрасный бытовой материал, сочное описание дореволюционной ярмар- ки на Дону во время войны, хороший язык, отдельные яркие фигуры, как, на- пример, полицейского. Книги эти очень характерны. Ясно, что при надлежащем руководстве, после необ- ходимой учебы, и Нина Смирнова и Конст. Василенко могут дать произведения содер- жательные и художественно законченные. Однако, торопливость и неумение рабо- тать и использовать свой богатый мате- риал породили «Марфу» и «Другое солн- це». Литература — тяжелый труд, и, как всякий труд, требует большой и напря- женной работы, а об этом наши молодые писатели не помнят. Задача редакционных аппаратов наших издательств им в этом помочь. Ал. Ми*. Творчество Ал. Демидова > г Ал. Демидов, «Жизнь Ивана», повесть. Издание пятое. Москва. Ю28. «Вихрь», ро- ман. Издание второе. Москва. 1929. У рабочего - читателя А. Демидов пользуется определенным успехом, — об этом свидетельствуют и 7 изданий двух его наиболее крупных произведений и ан- кетные данные по обследованию читатель- ских интересов в городских и районных библиотеках. В чем же надо искать причину этого ус- пеха? Вниманием критики Демидов не из- балован (если не считать положительных отзывов Серафимовича и Горького), рек- ламой тоже. Никаких трюков, никаких острых положений читатель не найдет ни в содержании, ни в оформлении демидов- ских произведений, и тем не менее этого автора читают гораздо больше, чем, ска- жем, Лидина, Ивана Новикова или Сергея Григорьева. Секретет успеха в данном случае ле- жит, очевидно, в той простоте и непосред- ственности, какой блеснул Демидов в по- вести «Жизнь Ивана». А наличие просто- ты и непосредственности об'ясняется, ве- роятно, тем, что автор—писатель-самоуч- ка, из которого творческий родник бьет стихийно. Это литература «нутра», а не головные потуги формалистов. Демидов пришел в литературу от сохи, из деревни. С 10 лет он пахал, с 12—косил. «Жизнь Ивана» — произведение в значи- тельной степени автобиографическое и если бы оно было написано от первого лица,—оно могло бы сойти за подлинный