Сибирские огни, 1930, № 2

В это утро Эмма проснулась с мыслыо о Зеленом острове. Она лежала в тишине своей белой комнаты, вспоминая о неожиданной встрече. Он сказал: «Какая-то вы беззаботная!» Его большие и грубые руки напряженно стиснули весла. Он даже полуоткрыл сочный рот, когда всматривался в нее со своей шлюпки. — Он здесь!—неожиданно вспомнила Эмма. Крадучись, она раздвинула прозрач- ную штору и заглянула вниз. Но в ее окно никто не смотрел. Заводский двор был наполнен обычной суетой и мрачным грохотом подвод. Эмма обиженно опустила штору. Методически проделав утренние упражнения, она распахнула дверцы гардеро- ба и выбрала платье с большей тщательностью, чем всегда. Одевшись, она с любопыт- ством осмотрела себя в зеркале. — Это будет забавно!—бормотала она, спускаясь по лестнице. Обычно Эмма выходила на улицу через калитку, минуя заводский двор. Теперь она сделала вид, что ей необходимо пройти в главные ворота. Ей пришлось пробраться у самой морды дре- мавшего битюга. Он опалил ее своим горячим дыханием. Потная вереница бипогоЬ', ве- личественно-неподвижных, словно выкованных из меди,—это было первое, что ее по- разило. По двору бегали одинаковые люди, в синих халатах и тяжелых сапогах. На голо- ве у одного из них Эмма увидела красную косынку и не сразу сообразила, что перед ней женщина. — Эмма Фридриховна?—прогудел ей навстречу пивовар,—так рано? . — Я занимаюсь спортом!—насмешливо крикнула она, шагая через обломки ящиков.—Вы забыли? Пивовар склонился, сияя розовой лысиной, и с шутливой почтительностью пожал кончики ее пальцев. В ту же минуту Эмма поймала на себе взгляд человека, который шел, раскачи- ваясь под грузом. Взгляд был исподлобья, сердитый, как ей показалось. Она не знала, что человек, несущий тяжесть, не может смотреть иначе. — Чем вы заняты, Василий Васильевич?—спросила она пивовара, почти вы- рывая у него руку. Шульга обвел руками обоз и указал на распоротый куль, лежавший у его ног: — Ячмень!—коротко об'яснил он, захватывая полную горсть зерна.—Наше золото. — Золото? Но ведь им кормят лошадей? — О, нет,—улыбнулся Шульга,—вы перепутали, Эммочка, то—овес. Взглянув куда-то через голову Эммы, он вдруг грубо прорычал- — Ну, чего растопырились? Не стоять сюда наняты. Вали к мешкам! Эмма с удивлением рассматривала бородатое лицо Шульги: в его выпуклых, го- лубых глазах потухла любезная улыбка, толстые щеки сурово подобрались. — Извините, Эммочка,—тихо и немного в нос сказал он.-—Эти лодыри... — Что вы с ним делаете, с ячменем?—перебила его Эмма, не желая разгова- ривать о тех, чьи шаги гремели по камням, за ее спиной. — Складываем в сплосы. Зерно дышит,—вы знаете это, Эммочка?—мягко про- говорил Шульга, разжимая ладонь с прилипшими к ней ячменем.—Зерно должно ды- шать: оно содержит в себе живой зародыш. Вон там,—он указал на нижний этаж кор- пуса, — там мы даем ему жизнь. Оно впитывает влажность, разбухает, пускает росток. Но это только провокация жизненного процесса. Так сказать, хилый расцвет на камен- ном полу, куда, как известно, корни пустить невозможно. Шульга оглушительно высморкался и, сминая платок, торопливо продолжил: — Нам как-раз это и требуется. В нужный момент мы бросаем проросшее зерно на горячую решетку. Там оно томится, сохнет, теряет росток. Зерно умирает. Но зато в сердцевине его происходят интереснейшие изменения. С них-то, в сущности, и начи- нается пивоваренный процесс. — Очень, очень занятно, — рассеянно сказала Эмма.