Сибирские огни, 1930, № 10

g Некоторые поступки и случайные обмолвки Рутовокого и раньше иногда произ- £ водили впечатление какой-то недосказанности, уклончивости, заставляя Николая отно- с ситься к нему с осторожностью, почти с недоверием, ,— после же доклада в бесплатной 5 библиотеке. Николаю многое стало ясным, но что он прежде не обращал серьезного Ьо внимания, к Попросил слова. — Я не знаю, что скажут о докладе Рутовокого другие товарищи, я же скажу ш откровенно: таких докладов делать не следует! О чем здесь говорил больше часу | Рутовский? В Лондоне выступали такие-то, в Женеве — такие-то... Говорили так-то, ш спорили о том-то... решили, постановили. Товарищи, произошло чрезвычайное, исто- < рнческос событие! Наша партия окончательно раскололась, а как докладчик подошел 55 к этому вопросу? Как он осветил причины разногласий? Да, никак! На с'езде были выдвинуты вопросы о всеобщей забастовке и вооруженном восстании, о временном ре- 5 волюционном правительстве, о бойкоте Государственной Думы — убедил нас Рутов- ский, что эта программа верна и нужна? Нет! Женева — пропяв этого. Кто же нрав— с'езд или конференция? За кем нам идти, кому подчиняться — докладчик об этом не сказал нам. Решайте, дескать, сами. Ни протоколов, пи резолюций — одни слова. Рутовский, перебивая, возмущенно крикнул: — Я протестую! У вас нет оснований не доверять мне. Я прошу собрание огра- дить меня от оскорблений. —• Верить можно одному] богу, а не двум! — запальчиво ответил Николай. Рутовский вскочил с места. —• Я ухожу. Я не позволю какому-нибудь приезжему молокососу... Крошк, Вольфсои, Лео1нов, Верезкйн — тушить пожар. Поднялась суматоха. Кто-то из рабочих громко сказал: — За живое задело. Правду, видно, сказал. Григорий Иваныч — к Николаю: — Браток, ты полегче бы на поворотах. Нельзя же так — сразу и обухом. Ах, эти антеллигенты, слова нельзя сказать. — Товарищи, я не понимаю в чем дело?! — Николай с недоумением шарял взглядом но л^цам присутствующих. — Что я сказал оскорбительного? Товарищи, стыд- но! Кто мы? Гдй'мы? 1 Идет революция, идут великие дни, а у нас, на неле«ш>ном соб- рании — личные интересы, какие-то оскорбления, самолюбие?! Товарищи, продолжать мне или бросить? В углу п в дверях загудели рабочие, их гуд покрыл все: — Продолжай. Продолжай. Кому не нравится — пусть уходит. Очнулись, зашевелились, ожили и на Болоте... Этим летом в доме Иваиа Ермолаича стояли х^лод, тишина и уныние, — лето принесло дому много забот и горя. В первых числах мая, дня через четыре после массовки, слег Сергей, а недели за две до его смерти стал жаловаться на одышку и на ломоту в левом боку Иван Ермолаич. Сергея схоронили в конце июня. Вася в это время жил с Кронпками в деревне, Калмычиха за один день, постарела на несколько лет. Может быть, Калмычихе и не пришлось бы этим летом провожать своего старшего сына на кладбнще, если бы тогда, первого мая, он послушался ее уговоров. Но в день первого мая Сергей на слезные просьбы матери только рукой махнул: — Сиди уж ты дома, а, я пять лет праздновал этот день, — сказал он тогда и ушел вместе с Васей. Пошел ломающейся походкой, позеленевший, харкающий кровью. Массовку тогда разогнали, Сергей скрыться не успел, Сергея избили — и это его до- конало. Не долго носил свое кренмое, жилистое тело и хозяин дома, — скрутило Ивана Ермолаича в каких-нибудь три-четыре дня: умер он от разрыва сердца в августе ме- сяце, я август был 1 самым горьким месяцем на Болоте.