Сибирские огни, 1930, № 1

ВЛАДИМИР^СОСЮРА I. В этот час, когда я*иду и городские фонари состязаются с луной, когда я прохожу колоссальные площади и оглядываюсь, дабы не наехал авто,— ты в грязной и нетопленной комнате читаешь золотые и неведомые утопии: пробегают буквы длинными и радостными строками, и кажется, что буквы те— я. В этот час, когда я иду, и прожектор огненн^рассекает небо, и в кровавом овраге видно, как ветер сумасшедше гоняет перепуганные акации и суетятся разорванные облака, я вспоминаю, как ты была политруком эскадрона и брала Перекоп, а теперь ты, золотоволосая рабфаковка, каждое утро бежишь по грязным улицам и боишься опоздать на лекцию, где рассказывают про меридианы и про жизнь растений. II. Безостановочно и сладко бьются сердца— и правильно и с перебоями— в этот час, когда мы идем с тобою. А на западе—прямо в простреленное чело солнца летят журавли...? И никогда, никогда не было лучше на земле. Века проходят пред тобою и отдают тебе честь, о, женщина Революции. Сколько гениев вышло из доисторической глубины твоего чрева. Гляжу на твои заломленные пальцы, на морщины на твоем челе и отдаю теба свое сердце... На. . - И подставляю ветрам разорванную грудь, и гонят ветры по жилам мою кровь и ритмично подымают легкие.... А на западе дома и людей четко вырисовала даль III. Моя душа, как залитая асфальтом земля, и каждое неосторожное слово погрузает в ней, как каблуки моей любимой на раскаленной почве площади Розы Люксембург. И ее, такую наивную и тревожную, я отдаю тебе, ибо придут тысячи таких же, как и я, и отдадут тебе свои сердца и души,—