Сибирские огни, 1929, № 6

р щ у у к ю у, л н — а о ск р о М у в к о а а с р т и ь у н ж а п е . р .. и к к М о о с а с н р н у и о л в н а е у с н ь ш и к я е а г . , о — г ш ол е о п в ч ы ет , и он он гу з б а ы был в в г с у е бы и , ч а ув о с н т а в , уе М т ар то и л н ь а к , о вс о е бж т и е г с а н ю ее и теснее прижимается к нему. Горячие волны волос щекочат ему лицо. Но вот она выскользнула от него и уходит в этот же узкий квадрат окна, и он вновь видит только протянутые к нему застывшие в томительном напряжении руки. — Селвфон...— слышит отчетливо он ее голос. Селифон протер глаза. Луны уже не было видно в окно. Жилистая рука соседа крепко сжимала его грудь. ДОСРОЧНА Медленно, как скрипучая киргизская арба на быках, тянется в тюрьме время. Н г д о а о в ю о о щ ра и д е о с с у р п д о р а ч и . к з е н В а о з к а п и к р л о и ю с с а ч п м е р и н а н в ы л о е е н д и н о я а ср чи о з ч н а к к а е л ю - ю т з ч а д е н н у я м н т ы а а т е ь д р о и в б у р г т о а с я в я ор п н и о а т л ь о р в с а и б н п о а е т р у с в т ы в ен х к га л ж з у е е б т , д ы н в ей д к о а п м н о з ц с а е л к л е а я . р п и П р ю и о , в хлебопекарню, в сапожную мастерскую и даже в ассенизационный обоз, лишь бы приблизить день выхода на волю. н бо ой тат м ь а Ч с д т е е а р р ж е с з е ко н в й е . д д е н К л и а ю ж о д т п ы д о е ы сл х д е а в . а пе д р н е я во р д а а бо в ты че з т а в с е ч р и т т у ы ю ваю ка т м ся ер з у а т С р е и л . иф С о ел н иф ра о б н от г а о л тов в б с ы то л ля р р а­ В мастерской и в камере у Селифона были устроены календари с костылями, обозначавшими дни, кружками— недели и квадратами— месяцы. «Захерить» костыль, но окончании дня, величайшее наслаждение. Желание видеть, как подгрызается время, как сокращается количество костылей, кружков и квадратов до таинственного услов- нового знака (день предполагаемого рассмотрения его досрочки в распредкомиссии) стало потребностью, как еда и сон. Величайшая сила досрочки, этот могущественный исправительный стимул, не д в е а й ла ств св о о в и ал м п то р л ез ь р к е о ни н е а м д к ве д н о а с д р ц о а ч т к у е ю и, к н а е ме р р а у ссч о и тп ты ет в ы а х я « б н л а ат м ни и к л о о в с . ть Д » в , е д н е а р д ж ц а а л т а а с я ь б д р е а р в з и ко ро с администрацией. вая, не У б ж о е , у в ж но е вь вн п о о в д ь ол г г а у лд в ели веч п е о рн в и е е че и ра у м тр с ен п н р и и е ле з т о у ри не п с ы м л е а т л н о ые в п о о г л н ч е и , щ м а едл с е у н м н а о то о ш с н т ы ы х т га о л к о ам к, и Г у р с ж у е г с о т р н в . е н й овь ст п ан р о о в ш и у л м и е с л ь и п л е е с д н о и ход за о к м лю хм ч е е л н ь н н ы ы х е . весенние воды. Апрель исходил по­ Неизбывной тоской об оживающих степях, о первых веселых шумных кочевках, о родном запахе вольных аулов, налиты глаза молодого киргиза Урузбая, сидевшего за конокрадство. Чаще и мучительнее преследовали кошмары Селифона. Неделю тому назад из Черновушки вновь получил письмо. В письме тот же н де е н и н зв ы е м с « . т В н с ы я й д п е о р д е р в о н б я но с о н п е и е сы см ва е л етс ж я и , зн ей ь щ М е а й р м и е н т ы ся , , е т хи ог д о но и п г о л з я д д р и авл в я то я ро е г г о о су е раз н е о н в к о а ро н ж а ­ гуляет. Артельщики так болонюшкп надорвали, опхохотавшпсь с тебя. Пусь, говорят, сидит, а у ево тут племя племенеет, бог спарины дает. Да видно за твое страдание, но только оглянулся на ее восподь— умер выблядок в скорости, родился чуть живень- кий. А бабничала Впринея Мирониха, тому свидетели вся Черновушка». Селифон до кровавых мозолей набил в тот день о рубанок руки. Но и в свисте я шуме рубанка, в зыбкой пене вырывающихся стружек лезло, кричало в самые уши, крутилось, завивалось и плавилось в мозгу гадливое и скользкое слово: — Сураз, сураз... суразенок...