Сибирские огни, 1929, № 5

Пичугии в тесноте коридора придавлен на секунду к гудящему островку. Ло­ вит обрывки сдое, снующих плотными челночками в рыхлой пряже общего гомона. — Сынок, а сынок,— 'проталкивается дед со щучьей бородой и просовывает между шершавых рукавов сухую негнущуюся руку. — Здравствуй, сынок! — Здравствуй, папаша,— вспыхивает озорной веселостью утомленное лицо Карагина. Золотая рыба веселости плещется в сощуренных карих глазах. — В городу «был надыеь, хотел к тебе зайтить в учреждение, —- перемалы­ вает дед| беззубыми челюстями. — Что ж не зашел? — Ох, ты. Не посмел. Ты тама другой небось. Тут все простые. Вот как ты сейчас. А тама.... Каргин весело подмигивает на деда: — Ну, ну, какие ж мы там? — Каткие. Небось у тебя тама гра-хвин на столе, диван из кожи жеребячьей. Энтот, как ево, те-де-фон... Э, верно я говорю? — -победительно вытянул дед ру­ ку. — Ну, и ты другой. Этак со мной не будешь балясничать. У Каргина чуть строжает лицо и уже без веселости, но с грустью оглядывает он родную мужичью толпу, дышащую на него махрой и чернильными запахами от­ мякнувших валенок. Отпрянув от гудящего островка, Пичугин уносит обиду, зависть и раздраз­ нив. Словно он подслушивал чужой задушевный разговор, где он был бы третьим и лишним. Доклад Каргина о работе Н-ского уисполкома был освежающе краток. Каргин начал как-то вдруг, без обычного для ораторов вступления. Слегка приподняв лицо, как бы намечая себе самую дальнюю мишень, где-то в последних рядах и не замечая сидящих впереди, он сделал так, что комната вся сразу оказа­ лась в тугом кольце его низкого, влажного, слоистого голоса. Пичугин -с торжеством отметил этот хитрый (так он определил) маневр и, плотнее осев на поджатой ноге, приготовился слушать. Упругими мячами забрасывал секретарь укома послушные слова и цифры в густоту задних рядов, не спеша окунал слова в тягучее, сладкое, темное сусло своего обволакивающего толоса, и ссохшиеся пленки слов пышно расправлялись, влажнели, ц&гли, распевали, кружась. В поднятой застывшей руке он держал узенький листок. Разделавшись с цифрами и утвердив некоторую стройность в умах, Каргин отложил опустошенный листок, плотно засунул руки в карманы брюк и, переклю­ чив голос на более низкие непроницаемые ноты, стал говорить о будничных мело­ чах, о близком, понятном, обыденном. Он слегка подался вперед, всем туловищем выталкивая слова из набухающего звуками горла. — Мы удивляемся, товарищи, почему у крестьянина нет уважения к своим сельским учреждениям. Мужик— прежде веего хозяин, счетчик своему добру, каждой соломинке караульщик, А у нас что? Зайдите в любой вик, в любой сельсовет, :— грязь, копоть, лоскуты плакатов на стенах, постановления висят вверх ногами, на полу окурки, табуретки переломаны, — ну, словно вчера только здесь был Колчак. А ямщина? Посмотрите вы на сельскую ямщину. Сейчас вот только я ехал. Станет он запрягать: заместо супони, веревка. Заместо поперечника— ве-ре-вочка. Подпруги одно го-оре. А все советская власть виновата. — Это уже как есть, — не выдержал кто-то, — завсегда она у нас виновата. — Ну, вот я и говорю. Крестьянин смотрит на эти дела и про себя думает: грош вам цена такой власти, когда вы около себя управиться не умеете.