Сибирские огни, 1929, № 5

Злоба прямым столбом поднялась в нем. Если бы сейчас здесь был подходя­ щий для этого человек, Пичугин выгрузил бы ему весь ворох беспорядочных чувств, и мыслей, которые родились у .него здесь в деревне. И только тогда, может быть, он смог бы установить в них порядок. Над селом стояла серенькая, веснущатая ночь. Обидчиво лаяла собачонка за оврагом на клину. Ее высокий заливистый голос верещал нудыо, тоской, тупым де­ ревенским одиночеством. Пичугину не спалось. Он выпростал руки из-под своего тяжелого полушубка, черной тучей придавившего его к широкой двухспальной хвощевой кровати. Тысячелетние запахи человечьего праха и пота густо рвались от липких про­ саленных подушек, от сочного блинного одеяла, распаренного жаром тела. Сырой воздух избы напрягал до невозможных пределов сложные испарения постели, принявшей в себя «он восьми хвощевых жен, болезни их, покорность, сле­ зы и ревнос.тт. и неутешительный кипяток мгновенной любви. Из крутой избяной темноты, со стороны печи слышался приглушенный шо- нот я шершавая возня на пересохших вылощенных кирпичах. Один голос останавливал, шипел: — Иш-ш... не рухай! От человек. Та усе слыхать. Другой ло-детски всхлипывающе хихикал, баловался и чуть хрипло, тонень­ ко выговаривал: — Лежи ты, кажу... лежи! А то... И снова хихиканье, возня, хлипкие плевки поцелуев. Обычно Пичугин камнем засыпал, едва коснувшись подушки. А в эту ночь глаза без конца глотали необ’ятную темноту, и сон не сламывал налитое тяжестью тело. * Он тихонько громыхнул коробком спичек под полушубком, нашарил папи­ росы, закурил. Красная болячка пепла стала то заволакиваться в темноте, то раздуваться, а в голове вспыхивали и потухали самовластные ночные картины. Поползли мысли о волостном с’езде. Завтра в девять часов утра назначено '►т-крыше. Зачем-то возник вечер сегодняшнего заседания фракции в вике, Федино голубое лицо над проектом резолюции к волс’езду. Федя читает часто-часто: ... «а также мосты... леса местного значения... финансы и налоги... семссу- да... хлебозаготовки... дороги и плотина». Из года в год муравьиная микроскопическая работа. Крохоборчестао. Буду проситься в губкоме опять в рабочий район. Дезертирство? Спасовал? Не веришь в строительство социализма? Строительство социализма. А Матвиенко? Пичугин швырнул потухшую папиросу, грузно перевалился на бок. На печке стихла возня. Прислушались. Хвощ кашлянул. — Нэ «лишь, Пычугин? Пичугин ничего не ответил. Хвощ вздохнул, почесался. Чего-то жарко прошептала Горпина, зевнула, екнув на высокой ноте,— и печка погрузилась в сон. Тишина пластами завалила избушку, особенная, деревенская, глухая, как шерсть, тишина. За тонкой наружной стеной у самой кровати хрустела жвачкой лошадь, об’едая соломенную обшивку избы.