Сибирские огни, 1929, № 5

вот большевичка Надя, у которой «на стройных маленьких ногах изящные французские ботинки на высоких каблу­ ках», так как «красивая обувь—слабость т. Нади», что «никакой программой не запрещено» (стр. 25). Дурно поняв тол­ стовский прием обыгрывания одной ка­ кой-нибудь детали, однако, всегда вы­ пуклой и характерной, Дорохов без кон­ ца возвращается к этим желтым ботин­ кам вплоть до момента повешения Нади, и от этих ботинок на французских ка­ блуках на виселице веет неотразимой сентиментальной пошлостью. На фронт Надя идет из любви к тому же Юрасову. Вот еще большевичка Тамара, у которой «в прорехе рубахи сверкнула крутая бе­ лая грудь» (стр. 49); «все оценил седо­ усый' полковник опытным взглядом—и высокую, круглую грудь еще не любив­ шей Тамары, и маленький чуть выпук­ лый живот и стройные крепкие бедра. Шумно вздохнул: Н-да!» (стр. 50). «Н-да»,—скажет и читатель... Вот—белые женщины: Анна, у которой «сквозь тон­ кую ткань кофточки» «лилась теплота» и которой «хотелось любить, ощущать жизнь, не думать о войне и смерти» (стр. 94); вот добродетельная офицерская же­ на Левашева—прямо ангел, о котором сообщается, что «черный бархат красиво оттенял белизну ее тела» (ст£>. 285); вот купеческая вдова Апполинария Васильев­ на, у которой «полные обнаженные руки, нежную розоватость которых так отте­ няет голубой шелк ее платья» (стр. 286) и т. д, и т. д. А вот мужчины: увидел обнаженную Тамару полковник с «неостывшим те­ лом»—и ему захотелось «скомкать упру­ гое налитое тело женщины, зарычать рыком звериным» (стр. 50); увидел ее эсер Матвей—и у него «в сладкой исто­ ме замерло сердце, в приятной ноющей слабости задрожали ноги в коленях» (там же), в общем, «всем хотелось одно­ го и того же—тяжело сопели, прятали друг от друга похотливые глаза» (там же). Мудрено ли, что Тамара харкнула полковнику в глаза» (стр. 51), что сделал бы и читатель. После этого Тамару за ­ секли... Таковы белые. Однако, также действуют и дорохов- ские красные: большевик, военком гос­ питаля Брынза, который «по-своему по­ любил Анну» (стр. 273), «впирает в нее тяжелый немигающий взгляд» (стр. 2о4), голос его становится «глухим», и он ее «схватил за руки, силой привлек к се­ бе, потащил к постели» (стр. 255)—наси­ лу отбилась... И у брата Анны Василия, когда он остается один на один в комна­ те с еще одной офицерской женой Иг­ натьевой—«мужское волнение вдруг ча­ стыми и упругими толчками побежало по телу» (стр. 249), и офицер Шнгаеы, оставшись наедине с женщиной, «почув­ ствовал дрожь в коленях, во рту у него стало сухо, гулко заколотилось сердце и груди»» (стр. 293), и у нежного комисса­ ра, почти пастушка, Юрасова неожидан­ но появляется «тоскующий голос» (стр. 342), что окончательно трогает Анну, особенно, когда он ей еще читает сквер­ ные стишки «о широкой степи, голубые цветы которой похожи на глаза девуш­ ки, и о девушке, голубые глаза которой, как степные цветы» (стр. 203, 253): «Желанная и дорогая, Ты обними меня скорей, Пока пахучий догорает Осенний золотой пырей!». Перед такими стишками, понятно, ни одна дороховская особь женского пола не устоит! Тонут в этом море клубнички, до ­ стигающей моментами напряженной пор­ нографии — мотивы, так сказать, идей­ ные, часто, однако, весьма сомнительные. Таковы мотивы: «Матерям, видно, горше всех приходится» (стр. 185),—что отме­ тил еще Некрасов («Внимая ужасам вой­ ны») или «Боже мой, сколько ненужных страданий!» (стр. 269), «общечеловече­ ские» переживания. Полковница и жена белого офицера ухаживает за ранеными красноармейцами; жена коммуниста жа­ леет (!) буржуазную девицу, попавшую в плен к красным; коммунистка, для кон­ спирации служащая няней у офицера, привязывается к порученному ей ребен­ ку; таковы и наивные политические пе­ реживания эсера и офицера Матвея, на­ чинающего понимать, что гражданская война велась белыми «за право не тру­ диться одним и, наоборот, всю жизнь трудиться другим и не пользоваться пло­ дом своего труда» (стр. 143). Богат роман и «красотами стиля», из которых отметим «белым пушистым цы­ пленком проплывает облачко» (стр. 5— хоть бы курицей!), «дома тоскливо гля­ нули пустыми глазами стены» (там же) или «тишина, такая ясная и радостная, разорвалась на тысячу кусков» (стр. 129), «десять железных полков, в беспрерыв­ ных боях заостривших свое оружие в преданности советской власти» (стр. 129)_каким образом можно острить ору­ жие «в преданности»—неронятно. Встре­ чаются, впрочем, непонятности и друго­ го рода: «тысячью пулеметных глоток матерятся окружающие город перелес­ ки» (стр. 132)—когда у автора начинают «материться» даже перелески—так «уж тут, просто, мое почтение», как говорит Фекла в «Женитьбе» Гоголя...