Сибирские огни, 1929, № 5

много дает. Дух поднимает». («С. О.», 28, 5, о «Партизанах» Петрова). Но грубость сада но себе, особенно ненужная двусмысленность, возмущает этих людей. А ведь их собственная привычная речь, конечно, груба. Такую двусмысленность они осудили в рассказе Анова «Награда» («плешь»). Ненужной грубостью речи возмущают «Бруски», «Каждый -советский гражданин знает, что мужик матерщинник. Но е чего с матерщиной лезть в книгу?.. Мы знаем, когда матерщина нужна». Охотно обсуждают, как лучше сказать: «ручейки ворковали» или «журчали» («С. 0.», 28, 5 ), любуются выражением «синеусый старив Байкал», готовы признать, что «снег болел краснухой— ладно, и понятие есть» (<<€. О.», 28, 5 ), но протестуют против «вертких» слов и сло­ весного озорства: «а уму вороны—-над ним сиянье мутное коровы—-не понять никак» («С. 0.», 28, 5,— о Сельвинском)— -вплоть до брани и угроз, осознавая это, как обще­ ственное за» («С. 0.», 1928, 5, о Пастернаке и Сельвинском). Грозить поэту за его, в сущности, вполне законные искания в области слова, конечно, грубо, но, нужно -при­ знаться, замечания коммуна-ров иногда наводят на любопытные размышления. По по­ воду выражения Панферова «небо казалось дном ржавого, пробитого гвоздями ведра» один коммунар замечает: «никогда но' видал такого неба». Для писателя это не указ, конечно, потому что коммунар, наверное, не видал и Южного креста, но -раз внимание остановлено, невольно задумываешься о второй половине сравнения. Часто ли— и ко­ му—-приходится рассматривать ржавые ведра с целыми доньями, но с пробитыми гвоз­ дями стенками на просвет? Может быть, Панферов— жестянщик? Попробуйте пред­ ставить, каким путем можно дойти до такого сравнения— я ничего, кроме смеха или до­ сады, не испытаете. У Сельвинского обратило на -себя внимание нечто подобное же. «Авто)) пишет, что тигр под шкурою лопатками заляснал. Враки! Пусть-ка автор по­ пробует лошадками поляскает». («С. 0.», 28, 5). Мудрено, действительно*). Когда не понимаешь поэта- или мыслителя потому, что они для тебя слишком глубоки, оригинальны, с этим легко ( хоть и с некоторой горечью) мириться: не дорос, что же делать, поработаю— -пойму. Но если видишь, что он и сам себя не понимает, да п не заботится об этом, в расчете, что читатель из почтительности этого не заметит,— мириться гораздо труднее. < Осмысленности, соответствия жизненной правде— этого требуют коммунары и от языка, даже от самых крайних, «исследовательских» его проявлений. Наблюдение, изучение— условия, без которых и в языке этого соответствия не добиться. Зато с удовлетворением отмечается, когда у писателя слова «все обдуманные, как хорошие кирпичи на кладке друг на дружку приходятся» («С. О.», 28, 1, о Но- внкове-Прибое), когда «наречие народностей всяких у писателя ясно выходит» (о За­ зубрине, Коптелове и т. д.). А для лириков находятся даже такие задушевные опреде­ ления: «все слова мнлые-милые и примощены друг ко дружке, ровно братья родные» (О «Бессонице» Орешина, «С. О.», 28, 5). Но слово ценно только тогда, когда за ним что-то есть. -Какой-то старинный писа­ тель сравнивал двух ораторов— Цицерона и Демосфена. Выслушав речь Цицерона, римляне где-нибудь на форуме делятся впечатлениями: «Ну, и говорил сегодня Марк Туллий! Красота! Пальчики оближешь!». И при этом щелкают от удовольствия языка­ ми. А после речи Демосфена против царя Филиппа афиняне орут с налившимися кровыо глазами, забывая похлопать оратору: «Смерть Филиппу!». Который из двух ораторов лучше? Пусть, оба лучше, но топоровокие коммунары, наверное, выще оце­ нили бы второго. Особенно видно это, мне кажется, из беседы о «Партбилете № 224332» Безыменского. Понимание яесамовитости и в то же время маломощности слова там ясно сказывается. «Горькая печаль говорится в стихе. Но все-таки нехватало у писателя силушки -.сю ее описать. Кто же ее опишет? Такого умника, поди, еще не родилось»... «Но говорить так надо». («С. О.», 28, 5 ). *) См. также приведенное выше сравнение жизни с ястребом на колу.