Сибирские огни, 1929, № 4

пушнинишку каку, маслишко, медишко, а без работника куды,— скотина, пасека... А налог за пчелу? Урожаишка же на мед никуды. А со скотины, а туды, сюды. Ло­ жись и помирай, Орефий Лукич, право слово. Видимость ведь одна— наши достатки... Да ты што же это плохо пьешь-то, Орефий Лукич, аль не свычен к пиву? — Не пивал я его раньше, Автом Поликарпыч, не привык. Смеркалось. — Благосдови-ка, тятька, скотину убирать,— со сложенными в пригоршню рученками подошел к Автому Поликарповичу Ванька. На Ваньке был азямчик, туго перетянутый опояской, и чирки хозяйственно подвязанные под коленками. Зурнина поразила не детская суровость Ванькиной мордочки, его совсем «мужицкий» вид и это «блаТгослови-ка, тятька, скотину убирать». «Да ведь это же Домострой, чорт бы их драл!»— подумал Зурнин. — Сколько парню-то? — Одиннадцатый годок,— не выдержала Матрена, стоявшая у косяка. — А ты вот, Автом Поликарпыч, насчет школы протестовал, да ведь эда- кого-то молодца учить надо. Ну, можно ли слепым его в жизнь пускать, ну, где об этом, в какой книге сказано? Не на тебя ли вина-то за его слепоту упадет? — Да я што, Орефий Лукич, как мир, так и я, што я один могу постановить? Мир все, а я препятствия не чиню. В комнате стало совсем темно. — Матрена, здуй-ка свет,' пожалуй, гостя ради. Зурнину говорили, что скупой Автом Пежин: одним фунтом керосину всю зиму обходится. Висевшая на проволочке пятилинейная лампа, с металлическим абажуром, осветила передний угод. Присмотревшись Зурнин громко расхохотался. — Ты что же это, Автом Поликарпыч, в кучу-то всех смешал? Около божницы с медными складнями и книгами в кожаных переплетах, на стенке были повешены портреты последних Романовых, Буденного и «героя» рус­ ско-японской войны Стесселя. — Люблю натреты, Орефий Лукич, вот и разоряюсь из последнего. Зимусь в нотребилке товаришко кой-какой брал и дали мне сдачи натретом. Ну, а я усатого- то и выбрал. Прикашшик мне было все лысенького такого, плюгавенького навяли­ вал. Большой, говорит, человек это, возьми. Ну, выраженья у него настоящего в патрете и орденов на грудях не было. Этот мне больше всех пондравился, потому при форме и в усах, как следовает быть. — Царей-то снял бы ты, Автом Поликарпыч. — Да што ты, Орефий Лукич, да у нас в Черновушке у реденького нет в доме патретов-то восударя с восударыней. — Прощай, Автом Поликарпыч, да забеги же завтра в сельсовет перед от­ правкой, там тоже пакеты в волость будут. — К нам-то заходит-ко, Орефий Лукич, почаще заходи. «Обомнется, пожалуй, человек. Женить бы еще его на девке хозяйственной. Удалая б всю комунию промеж ног зажала». Автом довольный вошел в избу и торопливо задул свет. — Стелитесь, че полуношничать-то. В синеве вечера, под стук шагов, под ломкий лай собак, Зурнин задумался... — Доброго здоровья, Орефий Лукич. Зурнин вздрогнул. Перед ним стоял Селифон. — А, жених,— улыбнулся, протянул Селифону руку. Что-то шевельнулось в груди у Орефия Лукича— завиеть ли, обида ли...