Сибирские огни, 1929, № 4
Поскотина внизу уже чуть была видна, а еще дальше, с дымящимися труба ми серела Черновушка. От треска кустов, раздавшегося справа от дороги, Марина, вздрогнула и побледнела, уронив с плеча корзинку. Из кустов, загородив ей дорогу,, вышел мокрый от росы Еваня. Марина схватила корзинку и с криком бросилась назад к поскотине. В три прыжка Еваня нагнал Марину, схватил ее за плечи и рванул с такой силой, что у кофты лопнули и отлетели пуговицы. Уронив навзничь,, рыча, навалился, схватил одной рукой за горло, а другой разорвал рубашку. Зады хаясь и теряя сознание, Марина слышала хрии и сопение, чувствовала обжигающее- лицо, вонючее звериное дыхание Евани. . Очнулась. Села. Пустыми невидящими глазами уставилась на растерзанную, выпачканную в грязи рубашку, на голое словно чужое-тело. Тихонько поднялась и разом вспомнила все до мельчайших подробностей. Опрокинутая корзинка лежала у дороги, шаньги валялись тут же. Захватив рукой разорванную кофту и рубашку, боязливо озираясь, быстро сбросала в корзину шаньги и, не выходя на дорогу, бросилась в кусты. — Скорей, как можно скорей от этого позорища. Как можно дальше спрятат ся от людей. Обдирая в кровь лицо, грудь, ноги колючим шиповником, спотыкалась, па дала, подымалась и вновь бежла дальше от дороги, сгорая от стыда и обиды. Под бежав к ручью, звеневшему но позеленевшим камешкам, в высоких папортниках остановилась. Сердце колотилось, в ушах звенело, по лицу струйками сбегал пот. Марина опустилась на сырую зелень папортника, уткнулась лицом в мягкую прель моха. Спина Марины сотрясалась, точно от великого земного тряса. — Н-ну рра-зом! — Рра-зом!— тотчас же подхватывал Орефий Лукич и первым забрасывал свой конец балки в гнездо. Станислав Матвеич по привычке стукал раза два по плотно осевшему бревну „обухом топора и, отойдя в сторону, довольным голосом заключал: — Живет свинья за барином, да еще и хвалится. Зурнин дивился остроте глаза и верности старческой руки. Без отбивки шну ром, без причерчиваний карандашом, «на глаз», Станислав Матвеич тесал балки, выбирал пазы в косяках дверей, врубал углы и выходило «тютелька— в тютельку». Под большим острым топором старого плотника, словно под тонким резцом опыт ного скульптора, послушно формовалось дерево. Орефий Лукич глядел на свою криво вытесанную стропилину, на излишне выбранный паз и краснел. Станислав Мат веич со стороны замечал «фалын» Орефия Лукича и, видя его смущение, успокаи вал: — А мы здесь клинышек загоним да моху подобьем— оно и сойдет. Кабы не клин да не мох, дак плотник бы издох,— шуткой ободрял он неопытного подмастерья. Не церкву рубим, ладно. Выросший на больших подрядных работах, он всю жизнь свою самой важной и ответственной работой считал рубку церквей. — Совеслива работа там должна быть, ой как совеслива. На четь вершка в основании ошибись, на аршин вверху в сторону утянет. Орофий Лукич неопытность свою наверстывал усердием, работая без разгибу. Горячее солнце припекает спину, рубашка от пота льнет к телу, в руках и ногах «тукает», но он упрямо взмахивает и взмахивает топором. — Омшанник, как на опаре выкис,— радовался он от слов Станислава Мат веича.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2