Сибирские огни, 1929, № 4

Оттого вся тюрьма гнила, как заплесневевший поганый гриб. Тяжелые же­ лезные ворота распахнулись, обнажив квадрат ограды, устланной камнем,— словно настороженные дуги капкана. — Заходи!— весело скомандовал конвойный молодой красноармеец. Селифон первый шагнул в ворота. Ворота со звоном захлопнулись. «Блатная камера» № 12, куда посадили Селифона и Тишку, считалась в Н-ском домзаке «отпетой». По уезду проводилась борьба с самогоном и домзак был переполнен. Взятых из сел самогонщиков и самогонщиц сажали в большие общие камеры. Селифона и Тишку, обвинявшихся в бандитизме, посадили к «блатякам». Блатяки были оскорблены тем, что в их камеру, камеру уважающих себя профессионалов, начинают толкать первого встречного. — Выживем!— единогласно решила двенадцатая. — Ночевали здорово, хришшоны! — перешагнув через порог, поздоровался Тишка. Вся камера так и затряслась от смеха. К растерявшемуся Тишке из дальнего угла боком, выставив плечо и изгибаясь, подошел маленький, верткий Ванечка Мокренький и будто бы невзначай толкнул Тимшу в грудь так, что он упал. — Не посторонится, «патлатый»! — Держись за землю!— заливаясь смехом закричали изо всех углов. Мокренький сунул руку за пазуху, поймал «купчиху» и, подобравшись сзади к Селифону, сунул ему ее за воротник. — Это тебе на племя, у меня породисты, в фунте пять штук,— осклабился гнилыми зубами Мокренький под довольный смех двенадцатой. Селифон побледнел, глаза его сверкнули, как у волка. Он неожиданно схва­ тил Ванечку в беремя, приподнял, ломанул и с такой силой швырнул на нары, что тот сбил с ног главаря камеры Михаилу Гугнина и ударился головой о стену. — Убью!— не своим голосом закричал Селифон, сотрясаясь от охватившей его злобы. Михайло Гугнин, поднявшись, подошел к Селифону, протянул ему руку и сказал: — Ну, здрастуй, братака. Не лезь в «пузырь», дай лапу. Михайло Гугнин по голосу, по сверкнувшим глазам Селифона понял, что с ним шутки плохи и решил принять его в «круг». Двенадцатая признала Селифона. Двенадцатая признает только силу. В тот же вечер Тишку «разыграли» по всем правилам блатного искусства. Затеяли игру в чорта, завязали полотенцем глаза огромному и корявому татарину Ракышке, вооружили его туго скрученным полотенцем. Ракышка должен быть гонь- щиком чорта. Ванька Мокренький стад изображать чорта, надел вывернутую мехом кверху шубу, взял в руки две ложки и, постукивая ложками одна о другую, заме­ тался по камере. Ракышка, с силой размахивая полотенцем, бил, стараясь попасть по чорту, но великий искусник и пройдоха Мокренький, не без участия и Ракышки большинство ударов наводил на прижавшегося к стене Тишку. У Тишки горело ли­ цо, руки, плечи, Тишке гоныцик в кровь разбил нос. — Бруснику, бруснику пустил! Подотри!— заливаясь над растерянностью Тишки, кричала двенадцатая. — Эта игра кровь разбивает, что твоя баня. Под вечер Тишку оставили в покое, закончив первый цикл испытаний. За­ тейник Ванька Мокренький, пошептавшись с Михайлой Гугниным, подошел к Тиш­ ке и громко на всю камеру об’ясил: