Сибирские огни, 1929, № 4

фигурой и красным от злобы лицом Матрена.. Погонышиха, выпятив грудь и ши­ роко разведя руки, заслоняла собой: Омельку Прокудкина, метавшегося тут же, Зотейку, Акинфа Овечкина, двух низкорослых братьев Арефьевых, отца и сына Свищевых, старика Пилегушку, солдатку Растатуриху, в то же время вела насту­ пление и оттеснила от бревен уже к самой дороге в грязь брызгавшегося слюной Мосея Анкудиныча, побагравевшего Самоху Сухова, хмурого и злого Автома Не­ жина и юлившего перед ней с потоком красноречия Егора Егоровича Рыклина, Вы­ ставив большой, как набалдашник, узловатый кулак к самому носу больше всех горячившегося Мосея Анкудиныча, она, покрывая все голоса, кричала: — И не дадут, ни макова зерна не дадут! — Врешь! Врешь, кобыла распутная!— вздрагивал рассвирепевший и по­ терявший в гневе благообразие дед Мосей Анкудиныч. — Охти, матушки! Елань— корова ляжить, хвоста протянуть негде, а вы туда же с рукой, подпершись клюкой— подайте Христа ради. А это не хотите! Погонышиха, нагнувшись, завернула подол сарафана вместе с исподницей и похлопала себя пониже живота. — Тьфу! Тьфу!— срамница— заплевался Мосей Анкудиныч. Мужики, подвалившие на крик у сборни, бабы, девки и парни так и за­ тряслись в хохоте. Орефий Лукич, Герасим, Седов и даже Марина, побледневшая и осунувшаяся за эти десять дней, не удеражалась и первый раз засмеялась звонко. Смех Марины жадно схватил Зурнин. — Осветила! Ух... батюшки, надселся,— давясь смехом выкрикивал Омелька. — Не баба, а Аника-воин,— шепнул Зурнину, усаживаясь рядом с ним на скамейку у сельсоветских дверей, Герасим Андрееич, — в ячейку бы к нам ее — коренник. Гул взволнованых голосов постепенно уменьшался. Зурнин попросил слова, мужики даже шапки сняли. Теплый южный ветер, шевелил седые, русые, черные волосы на головах, кособочил бороды, относил слова Орефия Лукича к безучастно сидевшей в стороне от толпы Марине. Зурнин говорил очень недолго. Он только ска­ зал, что организованная из бедняков ячейка, желая помочь чернушанам, исходатай­ ствовала землемера для раздела незаконно захваченной, единственно пригодной под распашку елани и настаивает на переделе покосов, так как малоконным не нод силу доставать сено с дальних покосов. И что дело собрания решить, как делить елань, давать ли таким богатеям, у которых по триста ульев пчел да по два десятка ко­ ров дойных, или разделить между беднотой и средними по достатку. И как решит собранье, так оно и будет, а советская власть бедноте всегда и во всем пойдет навстречу. — Она за нас, за всех решила, товарищ Зурнин,— ткнув пальцем в стояв­ шую рядом Матрену, первый сказал Овечкин. — И верно, что елань всего навсего— корова ляжить. — Правильно! Не давать!— загалдели разом мужики. — Православны хресьяне! Где это видано? Поскольку совецкий закон, гражданы!— стараясь перекричать всех, затряс рукой над лысиной с шишкой Егор Егорыч Рыклин. — Я вот тебе поскольку таку тютю поднесу,—схватив Рыклина за ворот­ ник кафтана, двинулась на него Матрена Погонышиха, — Паскольку, паскольку, только и слышали от тебя, а сами на нашего бра­ та вонючей ж...й сели да и поехали! Отошло времячко, отошло!— вдавливая пету­ шившегося Рыклина в раступившуюся перед ней толпу неистовствовала Матрена, Мужики ревели, шикали, кто-то из ребят пронзительно свистел. — Так его, приткни ужа вилами! Мосей Анкудиныч кинулся к Зурнину.