Сибирские огни, 1929, № 4

С гор тянуло влажным южным ветром и шагавшего с подветренной стороны Селифона начало тошнить от запаха заживо разлагающегося человеческого мяса. Усилием воли Селифон поборол в себе отвращение к запаху больного. На раскатах, когда сани кидало из стороны в сторону и когда они наряли в ухабах, дед стонал, и Селифон при каждом стоне больного невольно дергал за вож­ жи, останавливая лошадь й потом вновь трогал ее до нового ухаба. Четыре версты от пасеки до деревни ехал до позднего завтрака. Заткнутая под сено в передке саней, отрезанная нога деда, так и не выну­ тая из чирка, выглядывала из голенища залитым засохшей кровью коленным су­ ставом. Проезжая, Черновушку, Селифон сердито отмахивался от лезших с рас­ спросами мужиков и баб. Сгоравшие от любопытства, соболезновавшие, ахавшие и охавшие вереницей шли за санями. — Ты меня домой, домой, сынок, — приподняв с саней голову, попросил дед. Селифон подвернул к знакомому Абалдуевскому пятистеннику и, как раньше, по-хозяйски, широко распахнул ворота. Метнувшаяся в сенцах Дунька, через мгновенье выскочила на крыльцо с перепуганной бабкой Ненилой. Бабка не за­ причитала, как это ожидали стоявшие у ворот чернушане, а тихонько осела, ословно подломилась в ногах, на ступеньки крылечка и только тогда зашмыгала носом и губами. — Умер?— чуть слышно спросила она Селифона. — Живой! Посторонись, бабушка. Помочь вынести дедушку Агафона в избу взялись шестеро и тут только уви­ дели, что правой ноги у деда нет по колено. Дома дед Агафон попросил Селифона обрядить его в «смертное». И потому, как он говорил с ним, как время от времени глядел на него, Селифон понял, что дед хочет сказать ему важное, и присутствие Селифона не только не в тягость ему, а, наоборот, успокаивает. — Посиди коло меня, внучек. На горе в ловушке о грехах вспомнил я, сло­ во дал... Глядел горячими покрасневшими глазами в потолок и говорил тихо, н<т так, что каждое слово слышно было даже стоявшим у порога мужикам и бабам. — Дай-ка мне свою руку, внучек. Селифон подвинулся к постели и подал ему руку. Дед Агафон замолк и долго лежал, точно обдумывая что-то важное, закинувши голову и тяжело дыша, крепко сжав Селифонову руку. — Ты, старуха, не плачь, не плачь, старуха. Тлен и всяческая суета. Дуньку вот, Селифоша, на тебя оставляю. Мысли деда Агафона перебегали с одной на другую, и он поминутно остана­ вливался и снова возвращался к началу. — Тлен все и вот ничего теперь человеку, кроме забот о грехах. Дуняшке долю выдели, остальное все, все себе возьми, внучек. Тлен... и суета сует... Сыро­ мятны кожи на выделку... и одна подошвенна в волости у... Дед Агафон забыл видимо, кому сданы им в выработку сыромятные кожи. — Идите все теперь, идите, смертынька моя идет, вот она за косяком. Селифон и все стоявшие у порога испуганно покосились на косяк кухонной двери. Вздрагивая по-детски плечами, тихо плакала Ненила Самоховна. —• Идите, православны... домой идите... тяжко мне... Сели... за наста... обе...— не договаривая слов, попросил дед. Силы заметно оставляли больного, и по восковому лицу деда Агафона время от времени пробегали судороги. В комнате было нестерпимо душно. Селифон вы­ бежал на двор, вскочил в сани и погнал к Амосу Карпычу.