Сибирские огни, 1929, № 4

хдестывают бичами старик и мальчик. Топорная шестеренка со склизлым топотом вер­ тит вал маховика, а от маховика бежит и резво болтается приводной ремень к самому нутру машины,— к зубьям, которые яростно рвут и треплют снопы и ненасытно вы­ плевывают их ошмотья. На этой молотьбе работает девять человек: «машинист», что сует снопы в зубья, «коло столика»,— тот, что распоясывает снопы и подвигает их к машинисту, четыре «соломотряса», что отгребают уже вытрушенную и перемятую в зубьях солому, один «с вилами», что сжигает эти отбросы, и два «коногона». В день, но словам машиниста, могут обработать 75 возов, около 500 пудов зерна. Кто-то обра­ щает внимание машиниста, что привод очень болтается. Он оборачивается к коного­ нам и кричит: тпррру-у, ребята! стой трохи! И когда машина, как заторможенная, почти мгновенно останавливается (инэрции в маховике, значит, никакой, она тает в этих варварских ооклизло-шопотливых шестеренках), он перетягивает привод так, что­ бы достать пряжку. Затягивает пряжку потуже и кричит: пошел! А потом об’ясняет со­ седу, что «коло столика»: правда, слабо было. Аж на целу дирку. Все это я вижу. Вижу, что так молотить все-таки лучше и скорее, чем цепами (молотилами), т. к. тяжесть взмаха и удара переложена на животин, а комбинация ше­ стеренок делает так, как если бы молотили кузнечики,— так часты должны были бы быть удары. А чего не вижу, то расспрашиваю и узнаю, что машинист—это хозяин мо- лотолки и берет он за день четыре рубля. Четыре рубля за машину и свой личный труд, а все остальные работники и кони— «помочь», все они взаимно отрабатывают друг другу. Четыре рубля в день, когда вся машина, по словам машиниста, стоит ему 250 рублей. Четыре рубля в день, а кресткомовскую молотилку на селе только соби­ раются ставить. Не вижу, чему радоваться. Хорошо придумано,— молотить машиной. И хорошо работала голова у того неведомого конструктора, кто первый стяпал топо­ ром это чудовищное колесо. Пусть даже, как подражание заводской молотилке (но там нет этих двухсаженных колес!). А все-таки четыре-то рубля идет машинисту и у него, надо думать, полдеревни в долгу. И во всем районе кресткомовских молотилок— кот на­ плакал, а отчего это так получается, я не знаю, потому что мы все идем, идем, идем... Скоро кончаем. Тагнинская артель давно от нас отстала; мы уже в Зиминском районе. Но и тут все так же: раскорчевки и натужная борьба с землей в одиночку. Тут есть местные переселенцы, т.-е. коренные сибиряки, переселившиеся из старожильче­ ских деревень на новые места, верст за 50 или за 100 от своих гнезд. Есть мордва и чуваши. Близко проходит граница «автономии», как зовут здесь Автономную Бурят­ скую Республику. Есть, значит, нюансы, но их с дорога не рассмотреть. Где-то на Ангаре есть коммуна. Чем ближе к ней, тем чаще говорят о пей: по этим разговорам видно, как она врастает в быт округа*). Дни крепче и короче. Через час работы пальцы не ощущают карандаша и выво­ дят беспомощные каракули. От ветра мокнут глаза и нос. Поэтому вечерние костры не­ истовы: наваливаем целые колоды и покрякиваем. В палатках, разумеется, железные печки, которые немного помогают, если их не проспать. Если ж. проспать, то не по­ могают и тогда можно чувствовать, как стынет и ноет в ногах костный мозг. У вечерних костров сидим подолгу, морщимся от жара и перебраниваемся, если Табачков, один из наших зиминских рабочих, не рассказывает анекдотов. — Чего ж?— с хитрой ленцой и выдержкой рассказывает Табачков.— Ушел стал быть, парень в солдаты. А отец и спрашивает его бабу: «С кем же ты теперь спать будешь, сноха?»— «С богом, батюшка»...— Ишь ты... Пускай же бог тебе и лап­ ти плетет. Да-а... А то еще: приехал старик с базара. Старуха: «Чего, старик, коров- ку-то продал?»— «Продал, продал, старуха».— «А деньги где?»— «Спать, спать, ста­ руха... Да-а...». *) В Ирк. округе на июнь 1928 г. было всего 107 колхозов, но из них в пере- селенч. уч. ни одного. Из числа 107 было: 29 коммун, 37 артелей и 41 товарищество.