Сибирские огни, 1929, № 4

Он смотрит на меня и покачивает головой, как будто думает,— стоит ли продол­ жать. До революции он был совершенно одиноким. Город тянул к нему руки только за податями, а до того, что сеет Данилыч и как сеет и каких трудов и сомнений ему сто­ ит улучшенное кормление скота и куда это приведет его,— городу в сущности не было дела. Кругом же были в лучшем случае ученики, а жить одною радостью удачных уро­ ков в конце концов невозможно. Деятельный ум требовал пищи,— борьбы, соревнова­ ний, сотрудничества, учебы. Данилыч не оборонялся от культуры. Данилыч шел че­ рез преодоление культуры на своем, сельоко-хозяйственном, фронте. Данилыч был одиноким. А вот после революции город пошел в деревню не только за податями и нало­ гами ; он пошел с тем, о чем Данилыч может быть грезил только во сне: деревня, одоле­ вай землю! Деревня, одолевай учебу! Одолевай самое себя! Я тебе помощник и товарищ. Данилыч не мог не откликнуться на этот зов: его труды получали смысл широкого при­ знания и укладывались в ту перспективу, о которой он даже не думал. Он оказывался маленьким зачинателем будущего. Я же все таки из города. Всякий человек из города кажется деревне ухом, ко­ торым город слушает деревню. Вот почему я думал, что Данилыч будет продолжать свои рассказы. — Думаем устроить колхоз. По молоку мы уже сбились в артель. Невыгодно, понимаете, каждому в отдельности таскать в город свои бидоны. Теперь артельную па­ секу заводим. Только неладно вот в рике распорядились, что кормовые травы обложили одинаковым налогом с хлебом: что, скажем, гектар ржи, то гектар тимофеевки или там люцерны. Даже выгоднее перепахать под отаву или гречку, пока время есть... Ведь мы не для семян выращиваем эти травы, а для корма и выходит, что нам за них надо еще приплачивать, потому что денег-то мы от них не получаем. Ну, да может изменят, по­ тому что это совсем неверно. Немного поворчать,— это так к лицу старому человеку. Но человек вырисовыва­ ется не тогда, когда он говорит о вещах, интересных собеседнику, а тогда, когда го­ ворит о вещах интересных ему самому. Седлает своего конька. А своего конька чело­ век в таком разговоре не минует. — Ведь у нас тут улучшенное скотоводство, даже племенное скотоводство,— вот мы и сеем разное, что получше... И опять-так и, не скрываясь, скажу: от меня пошло. В Биликтуе вон коровка есть, от меня взяли: достигает помаленьку... В Бубновой есть, в Раздолье... Глаза его совсем смокли, но он мне бодро и лукаво грозит пальцем. — Я ведь, знаете, что? Я ведь думаю всесоюзный рекорд побить. И, огорошив меня такой затеей, 'бросает руки на колени и откидывается всем корпусом к стенке палатки. Но, рассмотрев, наконец, что я не упал от изумления, а сижу сравнительно спокойно, опять наклоняется ближе ко мне. — Вы думаете как? Я— слежу! Я выписываю журнал «Сам себе агроном» и знаю... Вон в Томском округе у одной женщины есть коровка, что с новотелу дает 60 фунтов молока... Не плохо! В Нижегородском есть— 65 фунтов, а на Северном Кав­ казе у одного латыша— переселился, должно быть, туда— так 84! Но ведь там— рабо­ та! Я не знаю, сколько у женщины в Томском, а у латыша, например, 50 лет. 50 лет он отбирал породу и вывел таки! А я всего только 25 лет тружусь. И то моя коровка дала последний раз после новотелу 70 и пять восьмых фунта. А? Данилыч удивленно трясет головой, широко вытаращивая из слез с®ои серовато- голубые глаза. — И это только после четвертого отела. А корова до шестого отела увеличивает. Так что я доститну.... Оно правда,— двадцать пять годов, пожалуй, не протянуть, чтоб поработать столько же, сколько латыш, да ведь не в фунтах только суть. Много молока, да может жиром не выйти...