Сибирские огни, 1929, № 4
Деду Агафону захотелось взглянуть на маралушкинские солнцепеки, окинуть охотничьим глазом соседние хребты: подался ли и облысел ли снег на них, есть ли там «кормные» места для зверя? ' — Полдняк дует, должен бы и там кое-где схизнуть снег. Подставив расстегнутую грудь ветру, Агафон Евтеич, норовя ступать но вы- дувам и пропревинам, полез к вершине хребта, откуда, как «на ладони», маралуш кинские солнцепеки. Тихо на высоте, только чуть слышно весенним звоном звенят верхушки совсем редких на хребте лиственниц. Уже рядом гребень, только мино вать вправо нависшую с гребня снежную оплывину. — Не оследиться бы... Агафон Евтеич вздрогнул — почти над самой головой тихо кто-то, как человек, вздохнул. Вскинув глаза, дед онемел. На краю оплывины, в пяти шагах от него, вытянув шею и раздувая влажные коричневые ноздри, стоял зверь. Агафон Евтеич увидел почему-то только его большую бурую голову с вытертой плешиной повыше переносья. — Куда? Куда ты?— не помня себя выкрикнул дед, взмахнув руками на зве ря. Медведь вздрогнул, присел на задние лапы и вместе с обломками, хряснув шей под ним оплывины, полетел к ногам Агафона Евтеича, — Куда ты?— размахивая руками, отскочил дед. — Куда ты, Х ри с то с с тобой? Отбиваясь шапкой и не спуская глаз с лобастой головы медведя, Агафон Ев теич продолжал отступать. Зверь взревел и кинулся было назад кверху, но, сорвав шись, сел у камня и сверкнул на Агафона Евтеича маленькими, показавшимися ему огненно-желтыми глазами. По плотно прижатым ушам дед Агафон понял, что зверь сейчас бросится на него и, продолжая отступать, еще сильнее закричал: — Куда-аа! Куда-а-а ты! Удар по коленке правой ноги почувствовал, как острый ожог, и одновременно услышал проколовший его насквозь стальной лязг пружин. Голова зверя (он еще видел в этот момент) качнулась вперед, качнулся утес и слежавшийся, чуть по желтевший снег. Очнулся ночью и, лежа на сырой, пахнущей гниющими травами земле, ус лышал как звенит под снегом вода. Ворочая онемевшей шеей, долго не мог понять, где он, почему такой огненной болью налито все его тело. Дернувшись громко за стонал. — Микола милостивый, мирликиец чудотворный... Деду Агафону показалось, что и слова и тело совсем не его, что только одна какая-то маленькая частичка в нем чувствует и с испугом смотрит на онемевшее чужое тело, чувствует чужую боль и даже слышит стоны этого чужого. Ветер дох нул в горячее лицо и не освежил его, точно и ветер был горяч. — Амаликову поправый силу...— вывертываются сами собой с языка слова молитвы и рядом с ними возникает мысль. — Изопрею в капкане. Пасека, внучка, все, все надвинулось и потянуло к себе неудержимо. С кри ком рванулся, приподнявшись на левое колено, лег на локти и пополз. Корни, бу релом, скрытые под снегом провалы загораживали ему дорогу к избушке. — Испытание восподь посылат— душу пробует, не отступлюсь ли. Капкан и волочившийся на цепи потаск с каждым движением вперед вытя» гивали кузнечными клещами и жилы и душу деда Агафона. Залитая спекшимися уже ошметками крови раздребежженная нога занемела. Все бедро налилось жгучей болью, уходящей к шее, к голове. Агафон Евтеич через каждые три шага остана вливался и, ухватившись за цепь потаска, буравил его по снегу вперед к самому
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2