Сибирские огни, 1929, № 4

В 3 дня— 30, в месяц 300, в год— 3600, в сто лет... Словом, заработок сносный. Мой собеседник, оказывается, тоже еще не плавал, а только слышал и верит в свою удачу. А дело-то в том, что Китой— речка торная и буйная. По той массе воды, которую он скатывает по своим галькам, он был бы судоходным, если ■бы вода шла потише, как, скажем, в той же добродушной Сожи, на которой вырос веселый быховец. Но у этого Китоя есть плесы тихие и глубокие, а есть и мелкие шиверы, на которых проходы для плотов едва ли не меньше необходимых и где знание русла и навыки нужны едва ли не больше тех, какие могли быть у трехмесячного быховца. Там есть крутые повороты, где вода с неоглядной силой бьет прямо в каменные быки берега и где плот, во-время не отведенный на другую сторону реки, неминуемо разобьется и, таким образом, вме­ сто заработок 30 рублей в три дня, получится неприятность на много дней, т. к. лес-то сдается Крекомом под ответственность и как бы то ни было, его надо доставить на Усольскую «Спичку». А обратно собирать лес на плесу это не то, что плотить готовый на плотбище. Или бее этих страстей— тихая опасность на вид безобидных шивер. Не­ умело направленный в необходимый проход сплоток сядет на мель. Хорошо, если его можно будет столкнуть в бок. А если придется подымать вверх по течению? Эти оп- яняющие заработки разбавляются крепким похмельем неудач. А пока что быховец не унывает и ищет корову. Он купил ее в Бубновой, за 30 верст от своего участка, купил, «не глядя и не зная, как она будет по молоку, ибо к окоту здесь приступу нет, много народу селится, и скот вздорожал: у нас за 75 то коня можно, а тут корова, да и та... ушла, оказывается. Только раз и подоили и коро­ ва, как говорится, ушла». Естественно, так как нет еще ни загородки, ни пригона, и теперь быховец бегает по тайге. Был уже в Бубновой, был в соседней Чере-мшанке, может, туда забрела, нет коровы и никто ее не видел. II может быть увидят только кости и по клочкам шерсти рассудят, ка­ кой она была масти. Тайга не шутит. Тайга не умеет шутить. Она идиотски-упрямо про­ тивится всякой, даже быховокой, культуре. Кто не знает тайга или кто сентиментально настроен, тот может говорить, что тайга— это прелесть, в тайге можно отдыхать, общать­ ся с природой и прочее. Тайгу иногда приятно посмотреть, как дом старых родителей. Как ДРУга детства. Только не надолго. Утомляет. Потом начинает раздражать, потом бе­ сит. Потом давит своими однообразными просторами, своим мхом, болотами, валежни­ ком, комарами и прочей вечно-юной плесенью и в конце-концов духовно задавит, как давит монотонно и упорно своими березами, сосенками, осинками всякую культурную полоску... Часто писали, что вот, мол, ушел человек от дрязг культурной жизни в тай­ гу, построил себе хижину и живет «покойно и чудесно: светлеет душой, вее понимает и все прощает. Это даже правдоподобно: лишенный притока культурных раздражений, человек может постепенно успокоиться и отупеть, а потому все прощать и естествен­ но «светлеть». Все человеческие знания у него вытеснятся знаниями леса; ой начи­ нает узнавать, как верещит желна и как цикает бурундук, когда комар укусит его под хвост. Он сам становится частью тайги, шевелящимся пнем. То-то было бы полезно, когда бы наши партизаны, проникшись таким христиан- ски-таежным умилением, понастроили бы себе в тайге хижин и' посветлели душой, по­ няв и простив то, от чего они ушли в тайгу! Говорят: тайга— это богатство. В тайге лес, минералы, металлы... Сама по себе тайга никакое не богатство. Есть только одно богатство— человеческий труд и воля к труду. А втуне гниющие лесные туши, изуродованные лишаями и узорами мхов— не богатство, так как даже не годятся на дрова, как ни богатства, золотые самородки, и РУДЫ, и алмазы, и антрациты, лежащие под миллионами пудов плесневелого перегноя, на котором пока что растут только папоротники, да голубица, да бесполезные гиганты, которые в конце-концов повалятся и тоже сгниют. В тайге— пушнина. Тайга кормит тысячи дикарей.