Сибирские огни, 1929, № 4

— Солнышко свое берет, в солнцепеках оплывина подопрела. Зверь должен бы из берлога вылазить, капкан на Чаишном теперь обтаял, утресь бласловясь насто­ рожить надо будет. Переход зверю на Чаишну седловину— из года в год. Сразу же за небольшим «залавком», над говорливой речкой Крутишкой, где у деда был пчелиный постанов, начинался большой хребет Чаишный, а за Чаишным синим-сине: горы и лес, лес и горы и еще дальше— ажурная полоска белков. Точно ножницами из бумаги вырезаны прихотливые зубцы белков и блестят они под ве­ сенними лучами солнца, как отлитые из серебра. И над ними и задевая за них кудряшки облаков то набегают, то исчезают, как большие птицы. — Радуйся, радуйся, человек, славословь, славословь имя божье. А там... На глазах Агафона Евтеича навернулись слезы, торопливые, как падающая с навесика капель. Крепкого, как кедровый корень, деда Агафона теперь не узнать. «Обмирив- шийся» Селифон, новые порядки в деревне— надломили старика. До этого жил и не чуял восьми десятков лет, десяток к десятку плотно укладывавшихся за узловаты­ ми плечами. — Ране за всю жизнь слезы не уранивал, а теперь глаза точно на мочажине доспелись. • И крутой свой характер переломил дед. Голоса не стал «поднимать» на че­ ловека, о «другом» задумываться стал, к Кирилловой книге пристрастился. Не уз­ навали деда соседи. — Внутрё старец воззрился, к суете земной охладел, ишь ведь он восподь-то чё, указует путь праведному наказует заблудшего. От шумевших верхушками оливково-черных пихт несло знакомыми весен­ ними запахами. Пробравшийся за пазуху посконницы мягкий и легкий, как заячий пушок, ветер, дохнувший с полдняка, радовал старческое тело. — Ишь как перешептываются, обрадовались теплу. Благополучно добралась бы Дунька, ключи-то солодеть начинают,— забеспокоился об уехавшей с утра внучке. Qj обнажающегося местами «постанова», как от загнанного коня, валил пар. — И чё волнуется мир и чё делит? Несть предела злобе человеческой. Глупые не разумеют, что призрак все и тлен. В горло друг другу. Из-за чё душу свою в гре­ хе топят? А оно, вот оно радостное светлое, и всех-то оно греет и злого и доброго. — Ко-о-му по-вем печаль мо-ю... Дед Агафон обхватил столбик, подпиравший крышу навеса, и спина его за­ дергалась, точно кто-то, невидимый встряхивал его за плечи. Сладостна, сладостна печаль за род человеческий, тонет в ней личная скорбь и, как крупина соли в воде, растворяется. Просветлевший от неожиданного приступа слез, Агафон Евтеич ша­ гнул в избушку и на пороге остановился пораженный. — А что если и «они» тоже по своему за род человеческий пекутся. Да нет, не может быть. Со злобой свет не уживается. Восподь с ими. Суди их бог. Снег по Чаишному хребту «расторонел» под неукротимыми весенними луча­ ми и под ногами не проваливается, а изумрудными брызгами разлетается в сторо­ ны. Агафон Евтеич, забравшись «в полугоры», сел отдохнуть, улыбаясь совсем ма­ ленькой внизу избушке с навесиком, как раскрытый спичечный коробок. — Умудрил восподь меня с осени по голу на вершней завезти капкан на Ч ишный. Снова тихонько пополз в гору. Колотится часто-часто стариковское сердце, а лезет уверенно, точно помолодевший от охватившего охотничьего порыва. 2 л. «Сибирские Огни».