Сибирские огни, 1929, № 4

Зурнин знал, что значит земля для Черновушки. Два месяца из вечера в ве­ чер настойчиво долбил в ячейке об организации артели, убыточности индивидуаль­ ного пчеловодства с насеками в 10-20 ульев, о невыгодности скотоводства при двух-трех коровах на хозяйство. Доказывал не только примерами организации ар­ телей в других местах, но вместе с ячейкой делал подсчеты и выкладки и каждый раз у него выходило— выгодно, а у Герасима— невыгодно. — Я може один-то через силу надуюсь, да подниму, когда у меня што туго, а уж в артеле: кому лень да неохота, этот видит и не видит... Зурнин видел, что ни у Селифона, а тем более у Дмитрия Седова, организация артели сомнений не вызывает. Селифон и Седов глубоко верят каждому его слову. — Ну, а если бы я стал говорить обратное? Может быть они тоже поверили? Нет, не в них сила, вот Герасим Петухов— другое дело. Таких Герасимов миллионы. Зурнин снова доказывал Герасиму выгодность коллективного хозяйства. — Сомнение задавило меня, Орефий Лукич, насчет коллективизмы этой, не верю ей я, што поделаешь, понятие у меня такое в этом деле. А уж понятие мое уцепится за што, ну и шабаш, конем не своротишь. И так и эдак кручу головой, как быв между нряслов, впору хоть рога, срубай... Ну, как же это тав, Орефий Лу- вич, скажи ты мне, пожалуста: отцы жили, деды жили— ничего, а мы вдруг сразу и пасеки в кучу, и скотину в кучу, и сепаратор на вмесны деньги, да ведь это же фор­ менная комуна получается. Селифон, внимательно слушавший спор Зурнина и Герасима вот уже ряд ве­ черов, несколько раз порывался вмешаться, но сдерживался. Последние доводы Ге­ расима взбесили Селифона и он, вскочив с лавки и плохо слыша сам, что го­ ворит, загорячился: — Пень ты березовый, Герасим, или человек? Оси об тебя пообломали, дег­ тем тебя поиспромазали, а ты стоишь себе на дороге и об’езжай тебя с твоим по­ нятием. Как тольво и терпенья хватает у Орефия Лукича с этаким пнем вошкаться. Комуна, вмесны деньги, значит по твоему гиблое дело, лодырничать все станем што ли? Я вот не могу, как Орефий Лукич, складно речь складывать, но понять ты дол­ жен, Герасим, что самое-то главное, ты еще помимо выгодности обчественного кол­ лективу, упустил. Кожура у тебя шибко толста и ядра своего ты еще не достал, а от этого все понятие твое навроде, как бы вокруг только одного своего брюху. Я асе должен тебе сказать, что в жизни всякий свой орешек раскусить должен и до мя- котного ядра добраться— вот што. А вав я сам-то вот его в себе самом восчувствую, то и хочу штоб и ты многое узнал, потому что жизнь она не в одном тольво на­ шем брюхе. Селифон задохнулся, точно без останову прошел он с восой шировий прокос от одного врая полосы до другого. В пылу первого выступления Селифон ощущал взгляды Орефия Лукича и Марины, это-то больше всего и волновало его, путало за­ бегавшую вперед мысль, заплетало вкривь и вкось слова, Герасим запустил пальцы в густую курчавую, не успевшую еще отрасти ру­ сую бородку и насмешливо смотрел на Селифона. Его большой упрямый лоб, широ­ кие плечи и высокая грудь показались Зурнину непреодолимой твердью. Не сказав ни одного слова Селифону, Герасим отодвинулся от него и заговорил с Орефием Лукичем: — Оно, конешно, правды в твоих речах много, а особенно насчет елани, но вот боюсь, боюсь да и только. Ночами не сплю, и так и эдак прикидываю, все выхо­ дит, как будто по-твоему, что и выгодней и лучше сообча, а потом, вот одно словцо откуда, ни возьмется, вклинится и все надвое раздвоит. Не могу решиться да и только, хоть задавись. В потупленном взгляде Герасима, в тоне его голоса Зурнин чувствовал веко­ вую кержацкую недоверчивость ко всему новому.