Сибирские огни, 1929, № 4

На столе появился хлеб, закуски, жбан с хмельной сладкой медовухой. Кла­ нялась хозяйка, просила откушать. Кланялся с нрю и Федот Алексеевич, подливал в толстый граненый стакан гостя медовуху. Отер гость бороду, крякнул и будто сглотнул стакан медвяного крепкого, заплетающего зелья. Побежало оно по жилочкам, теплом горячим разбежалось, шумом мягким ласкающим, туманящим в голову бросилось, мысли зашевелило, оживило, радостью наполнило. А Федот уже второй наливает. Крестится «и пьет с гостем новый. Пьет гость, закусывает, а мысли не теряет. Она по ниточке определена, от- гочена, ночами долгими зимними передумана. — И отошли. Взять, к примеру, скажем, Сафина . Крепкий мужик, хозяй­ ственный, твердый в боге. Поискать такой твердости, а разве с Акиндином Сафро- нычем идет!— отошел. Свое ладит. Вразлад с наставником пошел. А взять тебя. Разве кто скажет, что от бога ты отказался! Не скажет, а с Акиндиным вы, как медведи в берлоге. И говорить о тебе не хочет. А бог один, скит один и за бога кер­ жацкого ты жизнь не пожалеешь. Не правда што ль? — II это правильно,— согласился Федот,-—Бог один, скит один, а разошлись. Не грешил я против бога, а отринул он меня, оттолкнул. Могли бы и вместях идти. — Так,— обрадовался Кондрат.— К чему и речь веду. Поговорить, так, Фе­ дот Алексеич, глядишь и опять все в одну семью придем. — Посланцем,— мелкнула у Федота мысль...— Мирить хочет... супротив Ни­ кифора обратить хочет. Сбросил хмельную туманность, подтянулся. — Мы непрочь, Кондрат Мироныч, с Акиндином Сафронычем разговор на­ чать. Только сам знашь, суров он супротив меня. В келью свою он зарылся, а в келье окромя бога у него ничего и нет. Хозяйство сыны ладили, а он молитвами зай- човался. О земном ему думать и дела не было. А мы разве можем так себя блюсти. У нас жизнь инакая, на ее больше силов и дожили. Ребята есть и об их думать надо, i чить ребят надо, жисть-то требывает этого. — Э, Федот Алексеич, да разве-ж я не понимаю. II с Сафроном така же шту­ ка. Да, мы это понимаем и все сладить можно... Семью только рушить грех; ну, порушили, разбежались, а теперь собраться да подумать надо... В мире, сам знаешь, крепко— не разрушишь... А Гуськи рушить нас хотят. Разлетимся в разные сторо­ ны, по одиночке, как цыплят ворона, склюют. Помяни слово. За глубокую полночь сидел Кондрат Мироныч, пел песни складные, ласковые, хмелящие, как пиво медовое, и Акиндин выростал не суровым, нетерпимым, а бо­ леющим за своих овец; II не было слов возражать Федоту. Прост Федот, верит словам ласковым Кондрата, да не таков Сафрон. Молча принял гостя, угощенье выставил, слушал, поддакивал, а слова ловил, взвешивал, как гирьки на руках, перетирал на жерновах мозговых и улыбочкой гостю воз­ ражал: — А ведь сам ты, Кондрат Мироныч, не веришь словесам своим. Блажное кыходит у тебя. Да рази мы отщепенцы? Рази от чего отказывались? — Ты постой, Сафрон Алексеич, не в этом суть... — Не торопись,— гудел Сафрон,— не забегай. Спор про меж нас лишний. При­ мирить хошь, мири, только отказываться нам не от чего... Акиндину из кельи выле­ зать надо да живыми, а не монашескими глазами поглядеть надо... Вот што, братик... От Федота ушел Кондрат с верой, что дело наладил и стариков об’единит: Сафрон не спорит и отказываться нп от чего не хочет, а не поймешь— идет он к Акиндину или нет.