Сибирские огни, 1929, № 4
В вечера долгие кивает огонек в Сафроновой избе. Соберутся люди, беседу ве дут о налоге, разделе, хозяйстве новом и мысль одна бередит всех: перестроиться бы как, облегченье иметь, налог сбавить. Хозяйство годами ладили, а тут разрушат и не заметишь. И серединкой был Федот. От Акиндина отошел и к Сафрону не пристал. В сто ронку воротил. Достатки Федотова не велики, к богатеям лезть не в нраве Федота. Сам богатеем не был, хозяйство— больше, ребята да нужда. II тянулись к Федоту те, кого налог краешком задел, кому думать больше: как до урожая прожить, а не потерять свое хозяйство. II тропка к Никифору но свежему снежку прошла, пимами продавилась, утоп талась. Видать, не двое— Ольга с Никифором— ходят, такой им не протоптать. Забыли запрет Акиндинов, обход забыли и у мостков по ледяной корке шли к вечеру, шли и днем, не горбясь, не сутулясь, не прячась от глаза человеческого, с разговорами, вопросами, болестями. II Акиндин— наставник скитский— не глядел в окно на тропку снежную, не выискивал глазом, не отмечал для себя, для беседы духовной. Помнил только, кого отрешить очередь пришла и записывал их имена в сердце своем. А утрами от Никифоровой избы отходила Ольга. Шла в скит, не озираясь, не оглядываясь. Только туже завязывала платок на голове, чтоб волосья короткие не вылазили, баб скитских не смущали, и шла к избе на отлете— где вдовуха, ста рая Степанида, кряхтя, век доживала. II была эта изба скитом обречена на рассаду заразы гуськовской. Здесь и списки писались, налог распределялся, справки дава лись и распоряжения из Гуськов в жизнь проводились. Вдовуху Степаниду— жизнь у ней подсчитана, не совратишь, не* пристанет к ней гуськовское, старостью обросла, как корой лиственничной. Ее не соскоблишь, не проймешь. Видит людей вдовуха разных, слушает и не слышит, понять уж не понимает, туманом проходит все, а за обреченность хлеб дают, покой, право дожить дни соч тенные. Никифор за командира, Ольга помощником его. II толкутся скитцы. Все еще о налоге говорят, шумят, спорят, жалуются и рядом новые вопросы растут, выяс нить надо, как новую жизнь принять, перестроиться так, чтобы облегчить себя. Сам Сафрон не брезгует зайти, спросить. Грызет червь о разделе. Примери вает, приноравливает. Спросить о многом надо и люди мешают. С-глазу-на-глаз куда лучше. Не дали люди говорить, вызнать то, что покою не давало, и завет наставниче ский Сафрон нарушил. К вечеру, когда побежали дымки сизых сумерек, снег густой шалью скит при крыл, натянул тулуп, шапку и. постукивал батажком, пошел через речку к Ники форову гнезду безбожному. Взлез на крыльцо, передохнул и ткнул дверь. Перекрестился по обычаю, хоть пуст был угол, поклонился Никифору и гук нул охом: — Здорово, почевали... Здравствуй-ж, Микифор Акиндинович. Вскочил мальчишкой, будто слова растерял. Не ждал такого гостя и пригла сить забыл. Стоял разиней. Улыбнулся Сафрон. — Аль уж так испужал?.. Не бойся... По добру пришел. Засуетился хозяин, табуретку придвинул. — Садись, садись... Гостям завсегда рад... Сафрон положил шапку, рукавицы на печку, батажок в утолок поставил и, не снимая шубы, сел.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2