Сибирские огни, 1929, № 4

II смолкла привычная, глотая слезы. Подошел Алексей, на приступок встал. — Не убивайся, мамонька. Два года и не заметишь... Вернусь, здорова будешь. Плакала старая и в слезах слова ласковые, материнские шептала. Глядел на нее и сердце щемила грусть. Приподнялась, подтянулась. — Ты бы, сынок, Алену кликнул. Пришла Елена тихая, молчаливая. — Чего, маменька? — Не могу встать-тс... Собери сынку в дорогу чего есть: одежу, белье... хлеба... Масло там есть... Погляди сама... Не чую уж. И укрылась в тряпье, запряталась... Пришли звать— ехать надо. Полез на печь, прижал мать. Плакала она, тряслась и крестила мелко, мелко !'Укой сына. Оторвалась. — Прощай... Сохрани тебя восподь... Не видаться боле. Иди... Подошел к отцу. — Благословишь, тят я? Вздрогнул и камнем опять... — Божьего не дам. Покедов будешь таким, молиться буду. Узнаю — не вер- тайся... Прощай. Не поцеловал, не прижал. Протянул руку сухую, горячую. Не вышел на крыльцо. Ушел в горницу, хлопнул дверью. Ершом ощетинился скит. Отвернулись избы, не глядят, сердятся, не откры­ вают широко дверей для гостей вчерашних. ■ Каждый в свою сторону, свое в себе таит, открыть боится, весточку дать. Единил всех Акиндин, мысль одна была, раз’ершили всех, каждому мозгу толчок дали, — сколько голов — столько и умов. Не соберешь их теперь под один покров, под едину мысль. Разбежались, как ветерки в ноле, и не вернешь их, нет. Акиндинова изба— прибежище стариковское— и та захлопнулась для всякого. •>ыло, когда наставник для всех дверь открывал, кого одобрить нужно, кому совет лать, словом божьим обличить. Тогда еще овцы смиренными были, теперь овцы в козлищ обратились, не пастух им наставник скитский— Акиндин Сафронович. Горит лампа огоньком семилинейным. Скупо щерится на избу, не хочет в Углы залезать, стариков обнаруживать. Где бороду, лоб полоской светлой бросит, Че шубы кусок, руку захватит, но Акиндину достаточно. Без огня видит, знает нутро стариковское. На печи Манефа стонет. Дни последние подсчитать хочет. Елена в горнице приперта, и сидят старики, молятся, шепчутся. В субботние дни в молельне старики до утреннего рассвета томят свое тело, чога зовут, помощи ждут, надеются. Молчит бог, старый бог отцов и дедов. И не блюдет уже Акиндин страха божьего в своих овцах, не гонит окриком, словом суровым к смирению, молитве и послушанию. — Ушли,— снимет господь с них благодать свою. У Акиндина свой оплот— старики крепкие, надежные. Сафрон уже чужой в чолельне, молится-кланяется он до рассвета, томит свое тело, но сторонкой от него старики— чуждаются. Будто с паршей овца в стаде божьем. А за стеной молельни у Сафрона своя жизнь, своя артель, свои устои. Богово— богу, на это праздник, суббота есть. Отмолимся и замолим, а в дру- гпе дни о хозяйстве подумать надо. Молитвами его не наладишь.