Сибирские огни, 1929, № 4

— Трусишка, Неожиданно для Ольги сжал ее, как котенка, поднял на руки, встал и нонес в избу. ^ — Не отпущу. Не отвечала. Глаза смеялись. Чернота поглотила обоих. Сафрону к шести десяткам подошло, но у Сафрона волоска седого никто не видал. Крепок, здоров, ходит тяжело— вес велик и пальцы плохо шевелятся— ожи­ рели. Борода^—рыжего золота, все закрыла,— глаза только видно маленькие, смею­ щиеся, будто Сафрону радостно, весело. Семья у Сафрона— скит свой малый. Изба— три горницы, кухня, и все тес­ но. Два сына, но тридцати уже стукнуло,— жен, ребят имеют. На третьем десятке трое и малых четверо. А с невестками да ребятами к двум десяткам подходит. И все вместе— пчельник. Пчелке медок, цветок для пищи нужны,— всего хватит у Сафрона. Сафрона далеко знают. Крепкий хозяйственный мужик. Одни ворота говорят о величии Саф- р*на. Столбы влиты, вверху крыша резная излажена, а воротины— таким рисунком в переплет дерево с жестью пущены, что издали иконостас какой и только. Затей­ ник ворота выводить. Не пожалел на них Сафрон Алексеевич средств, за то слава прошла по тайге далеко. В прежнее время заезжали в скит на ворота Сафроновы заглянуть. И хозяйство у Сафрона первое. Земля есть не в пример другим. Мельничка своя, завод дегтярный. Заготовку леса с сыновьями да работниками делают такую, какой, пожалуй, весь скит не выгоняет. Зимой за пушниной. Из степи на зиму хлеба навезет, товаров, мануфактуры, пороху, дроби, свин­ цу и, глядишь, зима не зря пройдет— обернется копеечка Сафронова и раз и два, прокормит семейство двадцати душное, впрок на черный день отложит. То ли было, когда скит не знал про воли, про свободы разные, пока войны этой самой не было, пока шершни не шумели. Работников у Сафрона было больше, чем семьи, бараки для них на лето осо­ бые строил, стряпок нанимал... А теперь... Старался обходиться без найма, да разве при таком хозяйстве проживешь. Тишком в тайгу работников проводил, в скит не пускал: нет никого, а кто и про­ ведает, разве выдаст? II все же жить тяжело стало. Работник пошел хуже. Не гнет спины, как бы­ вало, от зари, до зари, на пищу всякую согласия не дает и денег требует больше. И не выгони, пока сам не решит податься дальше. Не денег Сафрону жалко, не убытков— Сафрон всяк из’ян разложит на крестьян, это он знает, умеет; обидно и жалко волю старую, власть над человеком разбитую, хозяйскую строгость потерянную. — Развал идет... Ох, идет. Хозяйство погинет так. Погинет. Сафрон умом прикидывает свое хозяйство и видит— уходит оно: не в рост идет, а в убыль. Нет тех оборотов, нет доходов, как бывало. Остаток еще велик,— а мал с прежним. И грозовой тучей надвигается на Сафрона город. Город щурится, карманы Сафроновы щупа-ет, будто высчитывает бумажки зашитые. Последний раз, когда плоты спускал, а зимой пушнину сдавал— человечек какой-то увязался— патент спрашивал, записывал, о налоге выведывал. Отвязался от него Сафрон, ушел, а человек припомнил себя. В Гуськи вызывали Сафрона и налогом обложили так, что впервые крякнул Сафрон и глазки засмеялись злостью зеленой.