Сибирские огни, 1929, № 4
ны, новые сапоги, новая жизнь, новые слова Зурнина— и все это разом. Как тут не закружиться голове. Орефий Лукич мелькнул перед глазами и пробежал вперед. Нажимая с боков, толпа чернушан вместе с молодыми, втиснутыми в средину, двигалась по улице. У ворот сутулого пятистенника Амоса КарпыЧа уже колыхалась обогнавшая молодых толпа. Селифон заглянул в лицо Марины и задрожал, увидев в ее глазах девичью робость и нежность. — Хмель-от, хмель-от не забудь на голову. Овса под ноги киньте молодым. Да не туда!— орудовала Мирониха. На пороге Марина потянула Селифона за рукав и он вместе с нею опустился на колени. Станислав Матвеич и бабка Аграфена Дмитриевна поцеловали их триж ды. Из далекого угла горницы неожиданно грянула веселая, никогда не слышанная в Черновушке музыка. — Мать пресвята богородица, бес-от возрадовался,— испуганно закрестилась протиснувшаяся вперед старушонка. — Куда оттирашь, подстреленок? Куда? — ухватившись за стойку голбчика зашипела старушонка на собственного же внука, отпихивавшего ее к порогу. Орефий Лукич подошел к молодым и, заражаясь их радостью, улыбнулся. — Молодцы, молодцы оба. Граммофон гремел марш и Орефию Лукичу казалось, что и он наряду с Сели- фоном и Мариной празднует большую, дорого доставшуюся ему победу. — А, и как же хороша Марина! У Зурнина снова шевельнулась зависть. Мгновенно мелкнуло в памяти восковое лицо жены, умершей от туберкулеза. Сумятица последних лет, вечная бивачная жизнь. Иголка граммофона заши пела, Орефий Лукич остановил граммофон, поставил новую пластинку. В густоту переполненной комнаты из рупора рванулись могучие звуки шаля пинского баса, — На земле весь род людскоо-й... Если бы в избе неожиданно рухнух пол или обвалился потолок, вряд ли бы поднялась большая давка. — Сатана! Сама видала! Из трубы! Хвостом!— дико завизжала старушонка и метнулась в дверям. За нею кинулись передние, сминая задних. От окон, с заваленки в снег попадали ребятишки. — Са-та-на там правит бал... Зурнин понял свою ошибку и остановил граммофон. Марина, Селифон, Ста нислав Матвеич, Седов хохотали так, что чашки на столе вздрагивали. В двери од на за другой боязливо просовывались головы, а через минуту эта же старушонка опять скандалила с бабами и ребятами, не пускавшими ее вперед. — Пусть привыкают,— решил Зурнин и вновь поставил шаляпинскую пластинку. Зурнин выпил два стакана медовухи, чокнувшись с молодыми. Подвыпивший Дмитрий Седов и его жена кричали молодым «горько». Станислав Матвеич, Сели фон и Марина насильно усадили за стол бабку Ненилу Самоховну, неутерпевшую и приковылявшую посмотреть на «басурманина» внучка. За столом сидела и сияв шая Дунька, Станислав Матвеич из большего ведерного чайника подливал в стаканы и угощал жеманившихся баб. За дверями шумела собравшаяся от мала до велика Черновушка. — Граждане! В передней избе и у порога стало тихо, только гул на улице выделился от четливее.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2